Змеиное гнездо

– Я знал человека по имени Том Боханнон… очень давно. Герой. Погиб много лет назад. Я слышал, он получил свое в Бейруте, когда там было по-настоящему жарко. Или где-то в Африке. Храбрый парень. Храбрости больше, чем ума, как говорится. Поверьте, я столько же связан с Томом Боханноном, сколько яичного желтка у вас на галстуке. Нисколько. Вы болтаете просто ради удовольствия слышать собственный голос.

– А между тем он был на дне рождения матери Хэзлитта, и Хэзлитт называл его по имени.

– Может, Боб Хэзлитт ошибся. Может, не расслышал имя – или вы не расслышали. Откуда мне знать?

– Понятно. А еще он недавно пытался меня убить.

Шерман Тейлор полюбовался на себя в зеркало, потом медленно поднял над головой Почетную медаль и опускал, пока она не легла ему на грудь. Глядя в зеркало, выровнял ее точно по центру.

Генерал смеялся.

– Я помню лейтенанта… если бы он попытался вас убить… вы были бы покойником. Всего хорошего, Бен.

– Послушай меня, сукин ты сын!

– Нет, это ты послушай меня, Дрискилл! Ты меня утомил. Убирайся. И вот что я тебе скажу. Если такая штука, как «Колебатель Земли», существует, я забью ее тебе в глотку и выдерну LVCO из задницы Чарли, потому что… маленький секрет… если «Колебатель Земли» существует, так сделали его ребята в LVCO, а не в «Хартленд», а вы по уши влипли в LVCO. Чарли Боннера застали с этими ребятами в одной постели.

– Это ваша версия, генерал.

Тейлор, налюбовавшись собой, повернулся спиной к зеркалу.

– Попробуй до завтра доказать, что я неправ, Дрискилл. Желаю удачи. С тобой покончено, мой мальчик.

– Бедный вы мерзавец, – сказал Дрискилл.

– Это еще почему?

– В вашем возрасте пора бы знать: ничто никогда не кончается.

Фильм завершился классическим кадром: Хэзлитт один уходит по айовским полям в закат под звук труб Аарона Копланда, восславляющих его провидческое величие, и голос Шермана Тейлора, срываясь со звуковой дорожки, произнес:

– Мне трудно поверить… никогда не увидим… такого, как он.

Потом мелодия перешла в «Прекрасную Америку», которую заглушили бурные аплодисменты, будившие эхо в гигантском зале – съезд воздавал дань памяти Боба Хэзлитта и скандировал, требуя Шермана Тейлора. Наконец толпа затихла, давая слово священнику самой большой протестантской конгрегации Чикаго, и тот объявил минуту молчания для молитвы за павшего вождя, после чего вслух произнес молитву за ушедших. Его гулкий голос наполнил зал, и шумные делегаты притихли.

Когда он закончил и над подиумом снова зажегся свет, на середину сцены вывезли предмет, замеченный Дрискиллом на трейлерной площадке. Он развернулся, словно взорвавшись: громадный флаг США с портретом Боба Хэзлитта посередине, а вокруг портрета, хлопая, взрывались разноцветные хлопушки, дымок уносило ветром. Кто-то додумался закончить торжественное прощание с Бобом не молитвой, а небольшим фейерверком, таким ярким, что зрители невольно разинули рты. Цвета не меркли, хлопушки продолжали взрываться, а за ними развевался, словно на ветру, белый шарф Боба. Дальнейшее утонуло в восторженных воплях и овации.

Дрискилла зажали в толпе, он с трудом продирался между людьми, не отводя взгляда от подиума, возвышающегося футов на двадцать над головами и отгороженного пуленепробиваемым стеклом на случай, если в великом множестве людей отыщется маньяк-убийца. Лазерная установка, скрытая за сценой, передавала речь оратора на эту пластину и на экран, встроенный между опорами трибуны.

Шаг за шагом он перебирался от делегата к делегату, шаря глазами по лицам, особенно пристально разглядывая кучки морских пехотинцев. Делегация Айовы, делегация Индианы, Канзаса, Кентукки, Иллинойса… Вот он, прямо впереди, все еще в полной форме и еще больше, чем раньше, похож на парня с вербовочного плаката. Лицо лучится здоровьем, никакого грима, молодой, уверенный в себе человек. Кажется, он командовал группой морских пехотинцев, окруживших Шермана Тейлора, готового прошествовать к сцене. Вот он отступил в толпу. Кортеж Тейлора медленно прошел мимо, направляясь к взрывающемуся флагу…

Боханнон.

Дрискилл завяз, пробраться нечего было и думать, оставалось хоть не терять его из виду. Боханнон, как призрак, растворился среди людей в такой же форме, и если в зале был человек, способный на убийство президента, так только он – фанатик, человек, уверенный в своей правоте, – и Дрискилл не спускал с него глаз.

Вцепившись в него взглядом, Бен расталкивал плотную кучку делегатов, и тут Боханнон обернулся, словно услышав предостережение, всмотрелся в толпу, скользнул взглядом над головой поспешно пригнувшегося Дрискилла, а когда тот поднял голову, Боханнон смотрел прямо ему в лицо: Бен увидел светящиеся глаза, ощутил стальное безумие, а потом взгляд Боханнона ушел в сторону. Глаза… глаза слезились, вспомнил Дрискилл. Он заметил еще в Айове: контактные линзы, как видно, беспокоили Боханнона. А теперь он вынул линзы, словно говоря: мне уже все равно… вот я… приходи и бери.