Змеиный камень

Когда все гости собрались, во дворе расстелили длинные, узкие скатерти, а около них — коврики. Люди подходили, садились по обеим сторонам скатерти и принимались за еду.

В это время к воротам подошла наша мать. Мы с братом бежали за ней. Человек, стоявший у ворот, пытался прогнать нас, но мать не обращала на это внимания и только помахивала хвостом. Через некоторое время человек этот отошёл по какому-то делу. Мать только этого и ждала. Она мигом проскочила во двор. Её появление во дворе вызвало настоящий переполох.

— Пошла прочь! Пошла отсюда! — закричали со всех сторон.

Несколько человек схватились за палки. Мать же испугалась не на шутку. Если бы выход был свободен, она бросилась бы со двора со всех ног. Но люди с палками в руках стояли у самых ворот. В страхе мать помчалась прямо по скатерти между двумя рядами гостей. Теперь крик стал ещё громче, а стоявшие у ворот бросились за ней вдогонку. Увидев, что выход свободен, мать сделала круг по двору и выскочила на улицу.

Торговец, с ужасом наблюдавший всю эту сцену, вскочил со своего места, схватился руками за голову и заплакал. И знаете почему? А потому, что наша мать, когда бежала по скатерти, дотронулась до некоторых блюд.

Гости победнее говорили, что собака не прикоснулась к кушаньям и их можно есть, но гости побогаче считали, что уже одно появление собаки на скатерти осквернило пищу. Мнение богачей взяло верх, и всю еду выкинули на свалку.

В этот день мы все наелись до отвала, и для матери он был самым счастливым в её жизни.

Но счастье не было уделом нашей матери. Придя в ярость от понесённого убытка, торговец решил расправиться с ней. Он взял палку, пришёл к тому месту, где мы жили, и накинулся на нашу бедную мать. Бежать ей было некуда, и она только умоляюще взвизгивала. Даже камень, наверно, разжалобился бы, услышав её крик, но жестокому торговцу нашу мать не было ни капельки жалко.

Я весь закипел от злобы. Если бы у меня было хоть немного побольше сил, я тотчас же отплатил бы торговцу за его жестокость. Но что мог поделать маленький и слабый щенок?

На отчаянный визг матери собрались люди и стали останавливать торговца.

— Сжалься над ней, брат, — говорили они. — От голода и человек теряет рассудок, а ведь это собака. Она не понимает, что можно делать, а чего нельзя. Что было, то прошло, и, убив её, потерянного все равно не вернёшь.

Эти слова, видимо, дошли до сознания озверевшего торговца, и он перестал бить нашу мать.

На другой день к вечеру через наше селение проходил какой-то странник. Решив отдохнуть, он разжёг под деревом костёр, бросил в котёл горсть бобов и принялся месить тесто. Как только тесто было готово, странник взял котелок и пошёл к колодцу набрать воды. В это время у костра появилась мать. Она заметила тесто, лежавшее на тарелке, и, приняв его за брошенные кем-то объедки, преспокойно съела.

Вернувшийся с водой странник увидел пустую тарелку и сердито закричал на мать:

— Пошла прочь, негодная! Прочь, прочь отсюда!

Но и на этот раз мать ничего не поняла. Для человека же, не евшего, как оказалось, три дня, это было большой потерей, и он залился слезами.

К прохожему подошли несколько человек и начали его успокаивать.

— Не надо было оставлять тесто, — говорили они.- Ведь собака не знала, что оно не брошено. Кроме того, ты потерял всего-навсего пять-шесть анн, а вчера эта же самая собака принесла нашему торговцу убыток на тысячи анн.

2

Когда я немного подрос, то стал очень красивым щенком, и меня взял к себе в дом сын брахмана. Моего брата взял сын шудры. С тех пор мы стали жить врозь. Меня назвали Каллу, а брата Закия.

Теперь с нами всё время играли дети.

Зимой, когда дети собирались погреться на солнышке, они часто брали меня на руки и гладили.

— Это наш ребёнок, — говорил кто-нибудь из ребят.

— Это наш любимый малыш, — говорил другой.

А третий хватал за ухо, поднимал вверх и спрашивал:

— Послушайте, ребята, он вор или лавочник?

До тех пор, пока мне было не больно, я молчал. Тогда дети кричали:

— Брось, брось его! Он вор!

Когда же мне становилось больно и я начинал визжать, ребята кричали, заливаясь смехом:

— Э, да он лавочник, лавочник!

И эта забава повторялась, наверно, не меньше сотни раз в день. Иногда кто-нибудь из ребят брал меня за передние лапы, водил за собой и говорил:

— Смотрите! Мой малыш ходит на двух ногах.

От этого мои ноги начинали сильно болеть, но что было делать?

Бывало и так, что мальчуган постарше сажал ко мне на спину малыша и говорил:

— Вот смотрите, мой сынок сидит на слоне.

Я избавлялся от такой ноши только тогда, когда начинал сильно визжать.

Некоторые ребята привязывали к моей шее верёвку и заставляли бегать за ними. Мне вовсе не хотелось бегать, и я упирался. Тогда они принимались так тянуть за верёвку, что я начинал задыхаться. И не было никого, кто мог бы мне помочь.

Иногда ребята бросали меня в находившийся поблизости от нашей деревни пруд и смотрели, как я барахтаюсь в воде. Когда же я, для того чтобы выбраться на берег, начинал бить лапами по воде, то дети смеялись и кричали:

— Смотрите, смотрите, как плавает наш Каллу!