Змеиный медальон

– А так. Прыня с Велетом её из леса по очереди на руках несли. Она ночь в поле посидела, с гусеницами, что колоски обсели, побалакала, а наутро они взяли и ушли. Ни единой не осталось на наших полях. Не веришь? Ешь давай…

Она попыталась всыпать ему в рот горсть малины. Ягоды покатились на грудь, одна застряла в резьбе медальона, Кешка её выковырнул и бросил в лукошко.

– Вот дурачок упрямый, – засмеялась Маниська.

Она упала навзничь, затем приподнялась на локтях и, облизнув губы, с улыбкой поглядела на Кешку. Он осознал, что футболка всё ещё висит у него на шее, точнее валяется рядом, под правым плечом.

– Не надо, не надевай, душно же, – Маниська придвинулась к нему, села. – Уж так душно…

Она ловко сволокла с себя через голову полотняную рубаху и, сорвав веточку с куста, принялась обмахиваться. Кешка старался смотреть на небо – никак и над головой белое волоконце показалось? – на листья рябины, дрожащие от слабого и горячего ветерка, на хлеба, клонящиеся под тяжестью колосьев, а видел только, как волнуются при каждом махе веточки грузные, круглые Маниськины груди, светлее шеи и рук, но всё равно бронзово-смуглые, будто солнцем налитые, с широкими тёмными пятнами сосков…

– У меня от этой жары аж сердце частит, вот послушай.

Маленькие крепкие пальцы схватили Кешкину ладонь, прижали к мягкому, упругому, горячему… Стало и правда душно, тень куста больше не спасала от жары – от жара внутри, в десять раз горячей, чем снаружи.

Это не было нужно ни ему, ни ей, тем более вот так, прямо на поле, под жиденьким кустиком, на виду у всего света. И Кешка вытолкнул из себя слова, которые наверняка остановят её – прямо в раскрытые близкие губы:

– Манись, перестань… Что Прыня скажет?

Она сердито отбросила его руку.

– А что – Прыня? Он мне не муж! Кого хочу, того люблю.

И вдруг потянула носом воздух, вскинула лицо к небу.

– Ох, похоже, и правда грозе быть.

Кешка обрадовался перемене темы.

– Откуда ты знаешь?

– Чую. Ты сам прислушайся.

– Не умею. И, честно говоря…

– У вас на Той Стороне что, и слушать не умеют? – удивилась Маниська. Искренне, по-детски, как удивлялась поначалу его незнанию местных легенд.

Кешка промолчал. Он устал объяснять, что "на Той Стороне" тоже живут люди, по-другому живут, и это не значит плохо.

Хоть бы оделась она, что ли. А то и правда сейчас Прыня заявится…

– Тебя же Мара учила!

– Учила да не выучила, – Кешка пожал плечами. – Не понимаю я, как это у вас выходит.

– А вот я тебе покажу – как.

Маниська ткнула ему кулачком в солнечное сплетение.

От неожиданности Кешка опрокинулся на спину, а она тут же легла ему на грудь, прижалась щекой, ухом – жаркая, пышная – укутала волосами. И замерла, задышала ровно, будто уснула.

Кешка приподнял голову, вглядываясь ей в лицо сквозь спутанные пряди. Левый глаз и правда закрыт. Правого не видно.

– Маниська, – негромко окликнул он. – Ты чего?..

Она не шелохнулась.

А в общем, это было не так плохо – чувствовать шеей её дыхание, ощущать животом жгучее давление груди. Жар, только что казавшийся нестерпимым, переродился в приятное тепло. Кешка глядел на небо, синее-синее, в редких белых мазках, и думал почему-то о море из телевизионной рекламы. Сапфировая рябь вдали от берега, вблизи – прозрачная бирюза в россыпи солнечных бликов. Белый песок, пальмы и двое на берегу – идеально загорелые тела, распластанные в блаженной неге…

Иркин хахаль возил её в Турцию, и они вот так же лежали у прибоя, она – длинноногая, тонкая, в отчаянно смелом бикини, и он… О нём думать не хотелось. И о злых словах, которые бросила Ирка ещё в первый приезд, когда Кешка, дурень, взялся попрекать её… "Ты думаешь, чего я с тобой целый год вожжалась? Любовь-морковь у меня к тебе была, что ли? Да просто в нашей дыре одни придурки и алкаши! А на безрыбье, сам знаешь…" Теперь это неважно. Всё равно он никогда…

Маниська вздохнула, шевельнулась, села, сонно моргая. Без неё стало легко, но… пусто.

– Так вот оно какое – море. А я думала, это что-то вроде озера, только побольше.

– Я сам моря живьём никогда не видел, – сказал Кешка. – Это просто картинка…

– Но ты знаешь, какое оно. Ты мне показал. Я слышала шум и запах…

Шум и запах? В его голове было только изображение с телеэкрана. Кажется…

– А эта, твоя, – Маниська скривилась. – Ты ей не нужен был. Так, время скоротать. У вас в деревне-то парней мало. Да к тому ж она тебя старше.

– Всего на год, – ошарашено промямлил Кешка.

– И ростом выше.

– На два сантиметра…

– А грудь у неё цыплячья, зад тощий, зато губяки – во…

Она выпятила, вывернула губы, презрительно дунула.

Кешка рассмеялся бы – или обиделся – если бы не был так потрясён. Ладно, Мара – она и на человека не похожа, но эта разбитная деваха походя прочла, что у него на душе!

– Слушай, как это у тебя получается?

– Просто… – лукавая усмешка. – Хочешь, научу? Ты только делай, как я скажу.

Маниськины пальцы пробежали по его груди, юркнули под пояс джинсов.