Змеиный зал

Одно из самых неприятных занятий в жизни — это предаваться сожалениям о совершенных поступках. С вами что-то случается, вы поступаете неправильно, а потом долгие годы жалеете, что не поступили иначе. Иногда, например, гуляя по берегу моря или навещая могилу друга, я вспоминаю день, когда не захватил с собой фонарь, а его следовало захватить, и последствия оказались самыми катастрофическими. Почему я не захватил фонарь? — думаю я, хотя уже ничего нельзя изменить. — Мне следовало захватить фонарь.

С этого самого мгновения Клаус долгие годы вспоминал тот момент, когда он и его сестры поняли, что Стефано вовсе не Стефано, а Граф Олаф, и страшно жалел, что не окликнул водителя такси, который уже разворачивал машину на подъездной дороге. Стойте! — думал Клаус, хотя уже ничего нельзя было изменить. — Стойте! Заберите этого человека! Мы, конечно, прекрасно понимаем, что от удивления Клаус и его сестры оторопели, но даже годы спустя Клаус лежал в постели без сна и думал, что, может быть, ну вот может быть, прояви он больше энергии, и ему удалось бы спасти Дядю Монти от смерти. Но он ее не проявил. Пока бодлеровские сироты во все глаза смотрели на Графа Олафа, такси уехало, и дети остались наедине со своим лютым врагом — здесь это выражение означает «злейший, самый страшный враг, какого можно себе представить». Граф Олаф улыбался им, как улыбалась бы Монгольская Подлюка, если бы ей на обед каждый день подавали белую мышь.

— Может быть, один из вас отнесет чемодан в мою комнату? — спросил Граф Олаф скрипучим голосом. — Поездка по этой вонючей дороге — занятие не из приятных, и я очень устал.

— Если кто и заслуживает поездки по Паршивой Тропе, — сказала Вайолет, глядя на него пылающим взглядом, — так это вы, Граф Олаф. Мы не только не поможем вам нести багаж, но и в дом вас не пустим.

Олаф нахмурился и огляделся по сторонам, словно ожидая, что за кустами-змеями кто-то прячется.

— Какой еще Граф Олаф? — насмешливо спросил он. — Меня зовут Стефано. Я здесь, чтобы помочь Монтгомери Монтгомери в экспедиции в Перу. А вы трое, полагаю, лилипуты, которые прислуживают в доме Монтгомери.

— Мы не лилипуты, — твердо сказал Клаус. — Мы дети. А вы не Стефано. Вы Граф Олаф. Хоть вы отрастили бороду и сбрили бровь, но остались все тем же презренным типом, и в этот дом мы вас не пустим.

— Фута! — крикнула Солнышко, что, пожалуй, означало: «Я согласна!»

Граф Олаф посмотрел на каждого из бодлеровских сирот, и его глаза сверкнули, словно он собирался сказать что-то очень смешное.

— Не понимаю, о чем это вы, — проговорил он. — А если бы и понимал и действительно был этим самым Графом Олафом, о котором вы говорите, то подумал бы, что вы очень невежливы. А если бы подумал, что вы очень невежливы, то мог бы рассердиться. А если я сердит, кто знает, что я могу сделать?

Дети смотрели, как Граф Олаф поднимает свои костлявые руки, при этом казалось, будто он пожимает плечами. Вероятно, нет нужды напоминать вам, как страшен он бывал в ярости, Бодлеры же в таком напоминании и подавно не нуждались. На лице Клауса еще не прошел синяк от удара, который Граф Олаф нанес ему, когда они жили в его доме. Солнышко еще не оправилась после того, как ее посадили в птичью клетку и вывесили из той самой башни, где он строил свои дьявольские планы. Вайолет не довелось быть жертвой физического насилия этого ужасного человека, но одного того, что ее едва не вынудили выйти за него замуж, было вполне достаточно, чтобы она приподняла чемодан и медленно поволокла его к двери дома.

— Выше! — приказал Олаф. — Подними выше. Я не хочу, чтобы его волокли по земле.

Клаус и Солнышко поспешили на помощь, но даже втроем они спотыкались под тяжестью чемодана. То, что Граф Олаф вновь появился в их жизни именно тогда, когда они почувствовали себя в полной безопасности под крышей Дяди Монти, само по себе было скверно. Но помогать этому гнусному типу войти в дом было едва ли не выше их сил. Олаф не отставал от них ни на шаг, и трое детей, ощущая на себе его вонючее дыхание, вошли в дом и поставили чемодан на ковер под картиной с двумя переплетающимися змеями.

— Спасибо, сироты, — сказал Олаф, захлопывая за собой дверь. — Так вот, доктор Монтгомери сказал, что наверху меня ждет комната. Пожалуй, отсюда я и сам могу отнести свой багаж. А теперь бегите. У нас еще будет уйма времени лучше узнать друг друга.

— Мы вас и так знаем, Граф Олаф, — сказала Вайолет. — Вы ничуть не изменились.

— Ты тоже не изменилась, — сказал Олаф. — Вижу, что ты все так же упряма, Вайолет. А ты, Клаус, по-прежнему носишь свои идиотские очки и читаешь слишком много книг. Да и у крохи Солнышка на ногах все те же девять пальцев вместо десяти.

— Вовт! — взвизгнула Солнышко, что, пожалуй, означало нечто вроде: «Вовсе нет!»

— О чем вы говорите? — раздраженно спросил Клаус. — У нее десять пальцев, как у всех.