Змеюка на груди

— Я буду называть предметы, а ты говори, как это будет по-испански, — сказал Фима и приложил руку к сердцу.

— Corazon[20], — сказала Мария, и вдруг, лукаво усмехнувшись, стала хватать его за разные части тела, — nariz, oido, mejilla, boca[21]…

Она потянулась к Фиме и поцеловала его долгим, нежным поцелуем, затем обняла его за бедра и торопливо стала расстегивать его ремень:

— Pecho, culo, pierna, cono[22]…

На этом урок испанского не закончился, уже отдыхая в постели после бурной любовной сцены, Фима спросил, чтобы не казаться неблагодарным:

— А как будет «я люблю Москву»?

— Amo Moscu, — ответила Ласточка и ласково провела рукой по его груди.

— Постой, я где-то уже слышал это слово, в Испании кажется. Что значит como moscas?

— Как мухи.

— Интересно, по-испански мухи и Москва звучит почти одинаково, что вы этим хотите сказать?

— Мухи появились гораздо раньше, чем был построен твой город. В итальянском — это вообще одно слово, можете за это сбросить на них атомную бомбу.

— Постой, постой, значит, ваш резидент Москва мог оказаться просто-напросто Мухой?

— Какое это сейчас имеет значение, реально только то, что я тебя опять хочу.

— Конечно, Маша, ты права, тем более что за мое открытие все равно уже никто не заплатит.

Колокол церкви святого Себастьяна пробил семь раз, когда к пристани крошечного городка Баньера, состоящего всего из трех улиц и одной площади, причалил допотопный, но свежевыкрашенный пароход, и с него на берег сошли трое пассажиров. Один из них, судя по тому, что, несмотря на душный вечер, на нем был темный пиджак и шляпа, был чиновником, другой, не выпускавший изо рта дешевую сигару — мелким негоциантом, ну, а в третьем, в шортах и в майке, поверх которой был надет парусиновый жилет со множеством карманов, не трудно было узнать иностранца. Этим иностранцем был офицер Интерпола Клаус Кучка, прибывший в Парагвай в связи с делом об исчезновении из музея в Хофбурге золотой статуэтки Пернатого Змея.

— Где здесь гостиница? — осведомился он по-английски у «чиновника».

— На площади, напротив церкви, там же можно и ужин заказать, ответил «чиновник», вытирая вспотевшее лицо платком. — Вы американец?

— Коммерсант, интересуюсь древесиной местных пород.

— А я думал, вы инженер. Здесь собираются строить завод по производству мясных консервов.

— Местные власти?

— У местных кишка тонка, немцы, вот кто здесь всем заправляет, в окрестностях полно немецких колонистов, которые занимаются лесозаготовками и скотоводством. В этой стране немцы самые богатые люди. На них делал ставку папа Альфредо[23], ведь он сам был наполовину немцем, а наполовину мясником. Ха-ха! Папы Альфредо уже нет, но здесь он живет в каждом немецком доме, и не приведи господь вам сказать о нем плохо.

— Меня интересует исключительно коммерция.

— Это, пожалуйста, но мое дело предупредить. Здесь вообще не любят гринго за то, что они привыкли совать свой длинный нос куда не следует. Извините, что я говорю вам в глаза такие вещи, но это сущая правда.

— Спасибо, я приму к сведению.

«Чиновник» снял шляпу и откланялся, а Клаус вверх по неосвещенной улочке туда, откуда доносилось нестройное мужское пение и звуки гитары. Вскоре он вышел на площадь, освещенную двумя подслеповатыми фанарями. Тут было относительно людно. Под тростниковым навесом сидели люди в черных шляпах. Один из них играл на гитаре и пел. Он был самый трезвый. Другие врубались только тогда, когда доходило до припева. Видимо, это были пастухи-гаучо — к столбам навеса были привязаны лошади. Но виду у этих людей был далеко не молодецкий, просто опившиеся бродяги.

У церкви стояла группка прилично одетых мужчин и женщин индейского типа. Свою испанскую речь они щедро сдабривали неблагозвучной тарабарщиной.

«Гуарани, — припомнил Клаус статью в справочнике, которую прочитал накануне отъезда в Парагвай, — второй государственный язык страны. Денежная единица тоже называется гуарани». Он так и не обменял в аэропорту Асунсьона свои доллары на местную валюту.

Возле дома напротив церкви сидели на ящиках узкоглазые женщины в фетровых котелках и молча слушали, что им говорит молодой негр.

— Это гостиница, — спросил Клаус негра по-английски, ему казалось, что все негры понимают по-английски, но этот видимо не относился к их числу. Он испуганно шарахнулся от австрийца и замолчал.

— А, щоб тоби повылазыло, — в сердцах выругался Клаус и дернул за ручку двери.

Да, это была гостиница, точнее постоялый двор. За конторкой под портретом лысого человека в парадном военном мундире с орденами, видимо президента, сидела довольно приятная раскосая девушка и от нечего делать чесала карандашом за ухом.

— Мне нужен номер с полным пансионом на двое суток, — сказал Клаус по-английски.

— Si, senor, — очень громко ответила красотка, почти выкрикнула, и, сорвавшись с места, куда-то убежала, оставив Кучку у конторки.