Змий

"Хорошо, — говорит мадам Ван-Роуэн. — До прозрачных секций мы доберемся, но каков шанс, что нас там заметят? Выходят ли кольца туда, где есть люди?"

"Нет, — говорю, — не выходят. Они выходят в камеру датчиков. Вот если бы у нас с собой был какой-нибудь источник излучения, то датчики его бы засекли. Но вероятность того, что датчики включены, очень мала, и, кроме того, у нас нет источников излучения".

"Почему же нет? — возражает мадам Ван-Роуэн. — Пока мы живы, мы испускаем инфракрасные лучи…"

Меня в темноте даже в краску кинуло. Как я мог об этом забыть? А она продолжает: "Хотя, впрочем, датчики, видимо, рассчитаны на большие энергии".

Я лепечу, что да, видимо, на большие. Сбивает меня с толку эта мадам чем дальше, тем пуще.

"Я убедилась, что мистер Балайеф — джентльмен, — заявляет мадам Ван-Роуэн. — И как джентльмену я открою вам маленький секрет. Дело в том, что у меня имеется стимулятор мозговой деятельности с питанием от радиоактивного источника в свинцовой капсуле. Капсулу можно открывать и закрывать, имитируя сигнал и не подвергая угрозе здоровье того, кто это делает. Но у меня к мистеру Балайеф имеются три просьбы. Первая: так как для манипуляций с капсулой мне придется отсоединить источник, то я, вероятнее всего, приду в беспомощное или даже в критическое состояние, а источник окажется в руках у мистера Балайеф; поэтому я попрошу мистера Балайеф дольше одной минуты источник у себя не задерживать и подключить меня снова к нему во избежание печального исхода. Пусть обморок, в который я впаду на протяжении одной минуты, мистера Балайеф не смущает. Вторая просьба: так как, находясь в беспомощном или даже в критическом состоянии, я не смогла бы должным образом защитить свою честь, то предварительно мистер Балайеф, как джентльмен, для спокойствия дамы обязан испытать на себе действие устройства, которое лишит его агрессивности, свойственной мужчинам, на 48 часов, не причинив ему в дальнейшем вреда. И третья просьба: мистер Балайеф, пока я ему не разрешу, обязуется никому не открывать подлинного назначения источника".

Я переспрашиваю, так ли уж мадам Ван-Роуэн убеждена в необходимости применения своего дамского оружия и так ли уж она гарантирует его безвредность?

"Так указано в проспекте, — отвечает мадам. — Я не убеждена, что это полностью соответствует действительности, но согласитесь, что распределение общего риска между нами в какой-то мере справедливо".

И говорит она это все так спокойно-спокойно, как будто не она будет на грани смерти, не я буду на грани кретинизма, и обсуждаем мы вопрос о том, кому пить «Нарзан», а кому — просто из-под крана.

Азбуку Морзе я знаю, три точки — три тире передам, и если датчики включены, то кто-нибудь это поймет. Во всяком случае, ЭВМ поднимет тревогу, потому что на диаграммах должны быть сейчас сплошные нули.

Что мне делать? Я в принципе соглашаюсь, и мы бредем к нашему колечку, поскольку там светло и можно будет точно приставить мне эту штуку к левой скуле. Ничего себе перспектива!

Добрели мы до кольца, и я вижу сквозь кварц камеру датчиков. Большущий зал, в зале — ни души, но — о счастье! — видно, что сигнальные лампы горят. Значит, аппаратура уже включена. Под ногами у нас раструбы приемников излучения, и осуществление нашего плана входит в завершающую стадию. Мадам Ван-Роуэн достает из сумочки что-то вроде авторучки и предлагает мне подставить левую скулу. "Послушайте, — говорю, — мадам! Уверяю вас, в этом нет необходимости".

Мадам сразу подобралась вся и сухо объявляет мне, что необходимость есть. Дьявол бы ее, психопатку, побрал со всей этой неврастенией! "Но с другой стороны, — убеждаю я себя, — она-то со своей капсулой подвергнется гораздо более неприятным ощущениям, чем я". Укорил я себя за малодушие и подставил скулу.

Прижала она к моей скуле эту свою авторучку — вроде ничего. И "вдруг ноги у меня ослабевают, я сажусь на кварц, упираюсь в него руками, а руки тоже не держат — подгибаются. Смотрю я на эту мадам и испытываю к ней крайнее отвращение. Хочу его высказать и не могу: забыл английский язык. Она что-то говорит, наклоняется надо мной, а мне даже слушать неохота. Спокойно так смотрю сквозь кварц на цветные лампочки, и больше ничего мне от жизни не надо. Смотрю, как будто не я смотрю: смотрит кто-то другой, а я при сем безо всякого интереса лишь присутствую. И вижу я, как открывается дверь камеры датчиков и вкатывается в зал Нимцевич, а за ним вся наша кавалькада. Вижу я, что он с недоумением глядит на меня сквозь кварц, протягивает мне ладонь, губами шевелит, что-то говорит. И все тоже глядят на нас, всплескивают руками, кто-то бросается к телефону. И стало мне вдруг так хорошо, так радостно. Лег я плашмя, помахал Нимцевичу пальчиками и — заснул.