Знай мое имя. Правдивая история

Но отправиться прямо в родительский дом – к этому я не была готова. Мне нужно было время подумать. Родители считали меня и Тиффани уже настолько взрослыми, что мы могли сами решать, когда нам приходить, когда уходить, поэтому если кто-то из нас не ночевал дома, то, значит, остался у друзей. Без причины никто не волновался, поскольку мы жили в спокойном районе. Я понимала, что не могу вот так войти и заявить матери и отцу, что очнулась в больнице, что голова моя вся была в сосновых иглах и сучках, потому что кто-то вел себя подозрительно, – и ждать, как они отреагируют.

– Все нормально, – сказала бы я.

– Нет, не нормально! – ответили бы они.

Отец стал бы расспрашивать, кто, где, когда, почему и как. Мать уложила бы в постель и заставила бы пить имбирный отвар. Если приходится о таком говорить родителям, возникает суматоха. А мне не хотелось никакой суеты. Мне просто было нужно, чтобы все развеялось.

Я была уверена, что в полиции мне скажут что-то вроде: «Некий человек пытался причинить вам вред, но ему не удалось, мы приносим свои извинения за доставленные неудобства». Я на самом деле была убеждена, что произошла ошибка, поэтому, когда сестра спросила, собираюсь ли я рассказать обо всем родителям, я ответила: «Может быть, через пару лет». Я тут же представила сценку:

– А знаете ли вы, что как-то раз меня чуть не изнасиловали? – небрежно оброню я однажды за ужином.

– О, какой ужас, мы и понятия не имели, что с тобой такое случилось. Почему ты не сказала нам?

– Ну, это было так давно, к тому же, как выяснилось, ничего не произошло, – ответила бы я, махнув рукой, и попросила бы передать мне стручковую фасоль.

Сидя в машине на той больничной стоянке, я могла сообразить только одно место, куда можно было поехать, – In-N-Out[11]. Десять утра, конечно, несколько рановато для бургеров – но не для In-N-Out. В детстве поход в этот ресторан, с его белоснежным кафельным нутром, был для нас сродни посещению церкви. Именно туда мы шли, когда грустили, когда хотели что-то отпраздновать, когда кому-то разбивали сердце. Все приправы и специи, которые там подавали, всегда поднимали мне настроение. Но в тот раз я вдруг застыдилась своего внешнего вида и предложила взять еду навынос. Мы подъехали к окошку, заказали бургеры, припарковали машину и стали есть. Я откусила кусок булки, но не почувствовала вкуса соуса. Завернула бургер в бумагу, засунула его снова в фирменный пакет, поставила у ног. Я сознательно тянула время, и дома уже никого не было – мы это точно знали. Отец побежал по своим делам, а мать, как обычно, проводила воскресный день с подругами.

Мой отец – психотерапевт на пенсии. Работал он шесть дней в неделю и по двенадцать часов в сутки выслушивал разных людей. Он зарабатывал деньги – на которые мы, кстати, жили, – помогая людям справиться с теми обстоятельствами, о которых нам с сестрой не полагалось знать. Моя мать – писатель, автор трех книг, созданных ею на китайском языке, а значит, я их не читала и вряд ли когда-нибудь прочитаю. Так что большую часть жизни моих родителей – какими бы открытыми людьми они ни были – мне не дано было постичь.

Отец – после двадцати лет частной практики – как-то признался, что слышал все истории, которые только можно вообразить. Мать, выросшая в глухой китайской провинции, стала свидетелем таких зверств Культурной революции, которые трудно даже представить. По их общему мнению, жизнь была слишком велика и непредсказуема, поэтому не стоило делить ее на черное и белое – нет в ней прямых путей, а коли удалось прожить день и просто проснуться утром, то, считай, это уже чудо. Они поженились – такая красивая и необычная пара – в единственном китайском культурном центре в Кентукки.

Наш дом обставлен совершенно беспорядочно: ничто ни с чем не сочетается. В ванной висят вовсе не пушистые и не белые полотенца, а наоборот – довольно застиранные, с каким-нибудь Скуби-Ду. Когда на ужин должны прийти гости, мы с Тиффани прячем сдутые баскетбольные мячи, распихиваем все книги и отдраиваем пятна. Таким образом мы пытаемся сделать дом хоть немного похожим на отполированные до блеска жилища наших друзей. Но потом… потом дом как будто расстегивает брюки, освобождая наконец живот, – и все наше добро снова вываливается наружу.

Мой дом – это место, беспрерывно обрастающее вещами; место, в котором пятна и подтеки имеют право на существование; место, где в любое время дня и ночи примут любого как желанного гостя. Мы с сестрой и наши родители представляем собой четыре отдельные планеты, вращающиеся в одной вселенной. Будь у нас семейный девиз, он звучал бы так: «Ты волен делать все, что тебе по душе». В нашем доме не признают шаблонных правил. Дом – это тепло и радушие. Дом – это близость между людьми при полной их независимости. Дом – место, куда не должна проникать тьма. И я была полна решимости не допустить этого.

Когда мы въехали уже на подъездную дорогу к дому, сестре позвонил детектив. Она передала трубку мне.

– Вы хотите выдвинуть обвинение? – спросил он.

– Что это значит? – спросила я.