Знаю только я

Завтра сбор труппы. Я сказал Глаголину: «Если он мне сделает втык, я приду в театр с заявлением об уходе». Все советуют мне не обращать внимания, но я пока не могу окончательно успокоиться.

Приходил ко мне вчера Андрей Крылов [304]. Предуведомление в результате наших общих усилий получилось точным, эмоциональным и убедительным. Долго я ему разъяснял нынешнее мое «антисемитскочерносотенское» положение, создавшееся по вине А.Смирнова, и что появление «Дневников» вызовет дополнительную ярость и блевотину моих оппонентов. Он как-то мягко отклонял мои страхи и простой аргумент привел: к тому времени, как выйдет книжка, эта история забудется. «Кто-то дал тебе по морде, а ты узнаешь об этом только через полгода». Это сказал В.Аксенов. Так. К этой истории я больше не возвращаюсь.

21 июня. Четверг

Габец сдержала свое слово и задала шефу свой вопрос: с чьей подачи был вывещён этот документ? Шеф в истерике кричал, глаза у него бегали, как у волка, загнанного в угол. Это его состояние я знаю: когда он огрызается и щелкает зубами, но ответить вразумительно и внятно ничего не может.

23 июня. Суббота

Вот так живешь, живешь, работаешь с человеком и не подозреваешь, какой он дурак. Машка вчера: «Надо же собраться, поговорить, обсудить. Мы же тебя знаем много лет. Как нам-то быть? Ты же работал с Эфросом!» Это меня ввергло в совершеннейшее отчаяние, смехоту и истерику от глупости и наивности. Аргумент — раз я работал с Эфросом, значит, я не могу быть против евреев. А если бы не работал, то у меня нет доказательств, что я не антисемит. Ну, хорошо… И вообще, почему я по чьему-то газетному доносу должен доказывать, что я не верблюд?

Ну и денек мне выпал. Боря Дьяченко любопытно разложил мою жизнь. «Ты получил два удара — от Рязанова и Смирнова. Это — знак. Значит, что-то не так. Ты личность, художник. От тебя ждут, а ты молчишь. Ты должен сделать какой-то шаг, взять все на себя…» Два удара от евреев.

Мне кажется, мои друзья, или люди (не враги), меня не за того принимают…

— Я пришел к тебе, потому что ты любишь его, а он любил тебя, — так Боря сформулировал причину разговора о Высоцком. Он что-то хочет сделать, сказать новое слово… — К Богу не приходят с гитарой, и перед Богом там оправдываться поздно. Это всё — гордыня. Он трагическая фигура, потому что он не пришел к Богу. Он побежден дьяволом. Но миллионы оплакивали и молились за него, поэтому есть надежда, что он все-таки взят очень высоко.

24 июня. Воскресенье

И Бог послал новый день. Молитва, зарядка. Вспомнил Альцеста, Эфроса… достал портреты и наревелся всласть! Господи! Пошли душе Анатолия Васильевича мир и успокоение. Скажи ему, что я помню его и прошу прощения, что мало защищал его от нападений и принижений… от несправедливостей. Но «все выйдет наружу»…

28 июня. Четверг

Звонил Любимов:

— Нельзя так не уважать старика. — Поговорили насчет такта. — Я велел снять газету.

Эту фразу он повторил несколько раз.

— Отвечать на каждую провокацию — жизни не хватит…

Я думал, что вопрос рещён сначала моей болезнью, теперь болезнью жены, к которой я мотаюсь в больницу.

Звонок меня, надо сказать, тронул. Через минут десять я схватился звонить ему, дескать, если можно, приступлю с понедельника, но он ушел уже на репетицию.

Может быть, и хорошо — первый порыв благороден, бойся его… есть время обдумать и взвесить все холодно. Не будем суетиться. Поехать в театр, объясниться с Любимовым и с понедельника или вторника приступить к репетициям. Это неизбежно, и это правильно, это, по-моему, и старика, «с которым вы проработали столько лет», уважить, и на горло собственной песне наступить. Не такие были времена, и то мирились. «Обиды мешают дело делать». Смирение — лучший помощник в моих душевных делах.

Был в театре. Побастовал маленько. Во время допроса Иешуа Пилатом на сцену вышел Любимов и сообщил, что у чухонцев 13 % на культуру тратили, а у нас — 1 %; что можно сделать на 1 %? Один процент, да к тому же неконвертируемый.

19 июля. Четверг

А что происходит с Эрдманом?

Любимов все время вспоминает первую репетицию, собранную, глубокую, строгую. Пока только сегодня что-то забарахталось под сердцем у меня на этой чертовой лестнице. Говоря эрд-мановский текст о матери, я смотрел на свою молодую маму с отцом… Фотографию, как икону, взял с собой наверх, на рабочее репетиционное место. Я — тоже самоубийца… я убил талант свой, пропил, проспал, прое… — самоубийца. Но… «сохраните веру в себя при самых плачевных обстоятельствах — при этом всегда будьте в хорошем настроении». Самое большое уродство психики — тщеславие.

21 августа. Вторник. Утро