Скучно стало мне работать на театре. Весело, правда, никогда особенно не было. Единственно на десятилетие — Кузькин. И форма утеряна, и беречь себя не для чего. Впереди «Турандот», Островский… Высоцкий все чаще раздражается, хочет выйти из «Пушкина», хочет на год-два вообще бросить театр, игру, сесть и писать. Ему понравилась моя последняя штука. Он советует мне писать роман. А на кой мне роман? Я потихоньку буду себе кропать такие вот лирические повестушки, которые и составят роман о моей жизни.
1973
5
Любимов:
— Говорят, ты пишешь рассказы?
Власова:
— Да, я читала, мне понравилось.
Любимов:
— Я не читал.
— Ну зачем? Если вы согласитесь потерять немного времени, я принесу вам полный текст, не исправленный цензурой…
Любимов:
— Куда-то все не туда пошли… Я начал писать стихи…
— Я знаю. Мне по секрету сказал Володя.
Любимов:
— Читал Слуцкому. Ему понравилось. Говорит — надо вставить в Брехта.
— Ну что же — вот и заработок. Театр — чистое искусство, не приносящее доходов.
Вознесенский зовет с собой в Томск на несколько выступлений во Дворце спорта. Высоцкий не советует:
— Зачем ты будешь при ком-то, кто бы это ни был? Не надо! Ты сам — Валерий Сергеевич.
Распевка. Приехал шеф. Я впервые, кажется, соскучился по нему чисто по-человечески, «физически». После распевки у меня садится голос. Не своим пою, наверное. Высоцкий не ходит на эти занятия. И меня спрашивает:
— А зачем ты ходишь? Тебе разве не хочется вместо этого сесть за стол и привести в порядок кое-что из своих записей?
Что тут было? День рождения Володи. Были у него. Марина привезла пленку с записями своими. Ну, хорошо. Утром проснулся с французскими туфлями.
25-го, когда я выходил, вылетал из театра на аэродром, ко мне подошел парень… с бородой…
— Вы Витю Свиригина знаете? Из Ленинграда?
— Витю?.. Нет, не помню… но это не важно, в чем дело? Я тороплюсь. Билеты?
— Нет. Он вас хорошо знал, и я привез вам фотографии, что он снимал. Он погиб… а я не люблю, чтобы после смерти оставались фотографии незнакомых людей… Тут даже написано на пакете «Золотухину»… Вас просто найти… А вот Никиту Гаранина? Они дружили. Мне нужен адрес его, чтобы сообщить ему.
Я смотрю на фотографии — Кузькин… Я помню: ко мне подходил в Ленинграде очень милый парень и передавал мне две фотографии. Я был рад: хоть что-то от Кузькина. Но я не мог вспомнить лица этого парня, которого вот уже нет в живых.
— А что случилось?
— Витя мечтал на яхте обойти вокруг света… В Азовском море попал в шторм. Два дня он держался, на третий день это произошло. Он очень любил Высоцкого… Незадолго сделал себе его большой портрет. Может быть, даже с собой он у него был… Передайте ему тоже вот эти фотографии. Мне к нему подходить было неудобно…
Володя:
— Я ужасно устаю на этих репетициях. Я нахожусь постоянно в жутчайшем раздражении ко всему… Я все время в антагонизме ко всему, что происходит… Меня раздражает шеф, меня раздражают артисты, мне их всех безумно жалко, я раздражаюсь на себя — ну, на все. И дико устаю… Я ведь действительно сегодня уснул в возке… Давай я тебе устрою 15 концертов в Новокузнецке. Надо зарабатывать, Валера, пока есть имя и силы… пока ты интересен… Лечу в Новокузнецк на три дня — 19 выступлений… Как я выдержу?.. У них горит театр. Ушли три ведущих артиста, театр встал на репетиционный период… Их управление культуры выбило меня, чтобы выполнить план и выдать зарплату труппе…
Накануне вывесили приказ об установлении нам со Славиной ставки на 165 руб., а Высоцкому — 150.
Володя спорит с шефом:
— Зачем такие обидные монологи?
— Не вам это говорить. Вы бы помолчали… Вы больше меня обижали…
Два выездных. Володя приехал с большого похмелья, искал Антипова…
На спектакле мы обложили его, отбирали у всех деньги, кого он посылал за шампанским… Сыграл прилично… врезал в туалете с рабочим, уложили его спать на моем полушубке… С Венькой решали, чего делать, если не проспится и не найдут Антипова. Решили: буду 4 часа, пока спит, учить текст Чаплина — Гитлера. Выучил, но, слава Богу, приехал Антипов. Мы разбудили Вовку, убедили его ехать тотчас в больницу, в Склифосовского.
— Воскресенье, меня не примут… Но попытаюсь.
Уходя, Веньке сказал:
— Уступаю вам дорогу… — И мне: — Прощайте, братцы, надолго.
Нигде его нет. Никому никто не звонил. В Склифосовского он не поступал. Заменили завтрашнего «Галилея» «Кожей». Нашли его дома в ужасном виде…
Шеф утром произнес краткую речь:
— Дело не в Высоцком, и не в нем одном… Дело глубже. Театр стареет… и надо, очевидно, хирургическим путем какие-то вещи восстанавливать. Я буду думать, что мне делать. Высоцкого я освобождаю от «Пушкина». Давайте разбросаем текст между оставшимися Пушкиными…
Шеф:
— Не надейтесь, что я верну Высоцкого. В этом спектакле он играть не будет. Может, хоть это его образумит.