Пять часов вчера сидели у Дупака, исправляли экземпляр «В.Высоцкий» по категорическим замечаниям. Еще пять часов, теперь уже в райкоме и у Дупака опять же. Заявлено ультимативно, что в этой концепции любимовского прочтения творчества Высоцкого вечер идти не может. Предлагается сделать принципиально новый сценарий вечера. «А то получается не вечер памяти Высоцкого, а вечер памяти Любимова. Любимова от Высоцкого надо отделить!»[220]
и пр. Писать неохота…— А «10 дней» — концепция Любимова?
— Но то спектакль принятый. А на это разрещёния никто не давал.
И этот день не решил пока ничего. Поступили мы сообща в результате правильно: репетировали, правда, не на основной сцене и не в декорации-оформлении Боровского, чтоб не подставлять Дупака, — в новом зале читали «вариант от 16-го числа», как мы его называем, где рукой Николая[221]
через страницу: «изъято», «изъято» и пр.Отвозили письмо в Управление Демидова, Золотухин, Губенко. Начальника нет, и неизвестно.
Все ушло в говорильню, в споры, в точки зрения, расчеты, предположения. В результате письмо-телеграмму Андропову не послали. Партбюро и местный комитет на то ни свое согласие, ни свои подписи не дали. Какая-то чепуха. И решили вообще вечер не проводить, съездить на кладбище и на этом отмечание-праздник закончить…
Дали телеграмму Андропову с уведомлением Золотухину.
Звонили из театра, пришло уведомление — передана по назначению.
Вчера была среда — мой день, и принес он мне большую радость, праздник, как говорится, души. Я читал стихи сына Володи, Аркадия Высоцкого, и до слез был тронут их чистотой, добротой, и поэтической тоской, и неозлобленностью, и отсутствием поэтического и человеческого тщеславия. Был рад за него как за сына, тут же позвонил его матери («Люся, твой сын — замечательный поэт!»), тут же отвез стихи в «Юность»…
Вчера такое гнусное письмо я от гражданки из Львова получил, каких только оскорблений она мне не пожалела: и что актер я полный ноль, и человеческое ничтожество, и лгун и пр. И все из-за того, что я не ответил ей на письмо, где она просила меня написать ей биографию В.С.Высоцкого.
Один сон является ко мне довольно часто. Прихожу в театр играть «Дом на набережной» и слышу вдруг по трансляции: идет «Гамлет», и Гамлета играет Гамлет! Но Гамлет мертв, я это знаю?! Я нес крышку гроба его. Я за нее ответствен был — у меня документ есть… В паузе мы встречаемся… Все тот же он…
не умиравший никогда. Во взгляде моем он слышит вопрос, очевидно: зачем он жив? — поэтому отвечает: «Это была ошибка… Я просто заснул, а вы поторопились… но я все слышал…» Боже мой, думаю, что он слышал? Что я наговорил, наделал после его смерти? Он что, пришел спросить с меня за это? Он продолжает: «Почему мы редко видимся с тобой, Валерий, и мало говорим?.. Надо чаще видеться нам и разговаривать». Справа у рта запекшаяся струйка крови. След бритвы, думаю. Нет, он пользуется механической. Тогда от чего?.. Как будто удилами порваны губы… «Доиграй за меня второй акт, будь любезен, а я в Америку…» Какую Америку, думаю, почему в Америку? А-а-а… вояж в Америку!! Да ведь это же Свидригайлов его!!! Вон какая у них Америка!!
Тут мой сон обрывается, и холодно мне всякий раз.
За какими горами моя Америка?
Не выходит из головы письмо Фомина[222]
с его упреками: «переписал мою биографию в книжку…», «не напишешь, потому что не сумеешь…», «не понимаю, почему тебя не оказалось в «Место встречи изменить нельзя»?». А почему я должен был там оказаться?! Потому что там Высоцкий? Да мало ли где меня не оказалось?! Кстати, я бы и не хотел там быть, даже уже и по просмотру, и по всему случившемуся (после смерти B.C., взрыву народной к нему любви и пр.), по самой художественной ориентации, среде и условиям, — это вовсе не моя тема, не мой жанр и т. д. И никакого Шарапова, тем более одного из бандитов — упаси меня Бог играть, хоть это и моя профессия — играть что ни попадя.Терпимость, мудрость, неназойливость — черты моего характера, обозначенные Владимиром Семеновичем Высоцким 28 июня 1970 г. 29 лет мне было, Денису год исполнился. В чем он увидел мудрость, где угадал терпимость и что есть неназой-ливость? И не есть ли для меня потеря, что я мало был к нему назойлив?
Приезжал земляк Саша… Похвастался ему, что вышла новая книжка[223]
. Подержал в руке, повертел.— Буду ждать тиража… Но от тебя ждут одной книги, — многозначительно сказал он.
— О Высоцком…
— Да, конечно. Кто, как не ты… Ведь ты знал его близко.
Какое это, Саша, космическое заблуждение миллионов.