Потолком в зале служит большое зеркало. Оно отражает тридцать фигур в тени и одну фигуру на сцене. Из тридцати фигур три дышат, двигаются, разговаривают и имеют на себе одежду. Двадцать семь фигур только дышат.
Фигура на сцене, кажется, даже не дышит. Зато говорит.
– Что еще он сказал? – спрашивает старый профессор.
Девочка стоит на коленях в центре сцены-коробки, она полностью обнажена, белокурые локоны распущены, руки закинуты на голову. Она говорит, глядя в пол. Говорит очень четко и звонко. Но звонкость эта сродни хрупкости инея: кажется, голосок вот-вот сломается от ужаса.
– Что если вы не приедете… он воспользуется доктором Оуэном Корриджем, чтобы разоблачить всю группу, сэр. Он расскажет и газетчикам, и Скотленд-Ярду, сэр… Что, даже если вам удастся его ликвидировать, сэр, он все же причинит вам вред…
Губы старого профессора складываются в гримасу недовольства – в зеркальном потолке она отражается как улыбка.
– Очень хитро.
– Мы с этим разберемся, сэр, – говорит один из мужчин позади профессора.
– О да, безусловно, – поддерживает второй. – Это проблема, но она имеет несколько решений…
– Прежде всего, вам не следует на такое соглашаться, – советует первый.
– Совершенно верно, – откликается второй. – Ни в коем случае не ехать…
Старый профессор ждет, когда они замолчат. Потом он поднимает обе руки.
– Спасибо, – говорит он девочке. – Ты сильно помогла. Несовершенная, но полезная.
Старый профессор хлопает в ладоши. Девочка поднимает голову и перестает дышать.
Лицо ее, отраженное в зеркале, – белого цвета. Лилового. Фиолетового. Багрового.
Крышка большой коробки закрывается. И тогда старый профессор начинает говорить:
– Разумеется, я поеду. – (Первый и второй так поражены, что даже ничего не отвечают.) – Он убил Генри и Эндрю. Но у меня есть кое-что такое, что ему совсем не понравится… Я поеду. Передайте велосипедистке, пусть доставит послание. – Старый профессор кривит губы, и зеркало наверху отражает гримасу недовольства.
На самом деле это улыбка.
Финальный аккорд
Несколько лет спустя доктор Артур Конан Дойл опубликовал в журнале «Липпинкоттс Мансли» повесть под заглавием «Знак четырех». Один экземпляр этого первого издания был отправлен в Оксфорд с собственноручной надписью автора.
Посвящение гласило: «Мисс Энн Мак-Кари в память обо всем, что произошло в сентябре 1882 года… и о том ужасе, который случился потом».
Благодарности
Когда я начал сочинять «Знак Десяти», мир казался реальным внутри собственных границ, что не так уж и много.
Но внезапно мир сделался нереальным, как книга Кэрролла и как книги других писателей. Как моя книга.