Знак Наполеона

— Не волнуйся, ничего не изменилось, — твердо ответил Майло. — В Лувре его подняли на смех. Если что, мы можем использовать это себе во благо. В конце концов у нас в рукаве козырь.

— И что же это? — Ева усмехнулась.

— Ты.

Майло поцеловал Еву в нахмуренный лоб.

— А теперь помоги мне.

Он подошел к деревянному ящику, стоявшему возле камина, взял две отвертки и передал одну девушке. Вместе они вскрыли один угол. Майло бережно вытаскивал упаковочную солому и отбрасывал в камин, постепенно открывая изображение женщины, внимательно, даже обеспокоенно смотрящей на младенца, сидящего на ее колене. Внимание ребенка было приковано к деревянному предмету, который он сжимал обеими руками. К веретену.

— Когда ее привезли? — с восторгом спросила она.

— Сегодня утром.

— Ты знал, что Рафаэль сделал копию картины перед смертью? Он спрятал ее в мастерской. А Том нашел — прошлой ночью.

— Мертвый Рафаэль преподносит гораздо больше сюрпризов, чем живой. — Голос Майло был полон то ли гнева, то ли уважения. — Но пусть Кирк ее забирает. Она никому не нужна. Есть спички?

Ева бросила ему коробок. Майло зажег огонь и поднес к лежащей в камине соломе. Она занялась сразу же, сгорая с шипением и треском и отбрасывая на стены камина оранжевые блики.

— Опусти жалюзи! — приказал он. — Никогда не знаешь, кто за тобой следит.

Когда комната погрузилась во мрак, Майло осторожно поднял картину так, чтобы ее поверхность заблестела.

— На подобные работы нужно смотреть именно так. — Его голос звучал удивительно нежно, почти благоговейно. — Электрический свет подчеркивает каждый мазок кисти, но убивает тайну. Пламя же смягчает все недостатки и отметины времени и наполняет изображение странным, мистическим сиянием… на щеках появляется румянец, глаза горят, все оживает. Настоящая магия творится в темноте.

— Мы могли бы оставить ее, — предложила Ева, жадно глядя на картину. Ее глаза и волосы сверкали.

— Слишком рискованно, — твердо ответил Майло. — План остается прежним.

Бросив на картину последний, почти тоскливый, взгляд, он повернулся к камину и аккуратно положил ее в огонь. Несколько мгновений он находился там невредимым, словно само пламя расступилось. Но затем языки огня неумолимо начали пожирать обнаженное тело младенца и нежные складки одежд Мадонны.

Изображение потемнело, дым поднимался от него узкими струйками, пока внезапно мощный язык пламени не поглотил обе фигуры. Краска вздулась, доска, на которой была написана картина, прогнулась вперед, словно бы в агонии, и раскололась. Вскоре уже невозможно было различить ничего, кроме контура гор на заднем плане. Зеленые язычки огня вспыхивали и тут же исчезали, поглощая оставшуюся краску.

— Ты видела, какого цвета было пламя? — задумчиво спросил Майло, кочергой раскалывая почерневшую доску на много маленьких угольков. — Это из-за красителей, которые раньше использовались при изготовлении краски.

— По меньшей мере мы знаем, что это была не подделка, — улыбнулась Ева.

— В этом есть что-то от судов над ведьмами, — произнес он.

— Что ты имеешь в виду?

— Тем, кто подозревался в колдовстве, привязывали к ногам камни и бросали в воду. Если женщина тонула — инквизиторы признавали ее невиновной. Если же выплывала — ее убивали за сговор с дьяволом.

— А какое отношение это имеет к «Мадонне с веретеном»? — нахмурилась Ева.

— В некоторых случаях приходится уничтожить что-то, чтобы узнать, что оно было настоящим.

Глава двадцать восьмая

Первый этаж, крыло Денон, Лувр, 21 апреля, 16:23

Том уже задумывался, сможет ли он хоть когда-ни-будь увидеть музей глазами обычного посетителя. Дело было не в том, что он не мог оценить выставленные экспонаты; и будучи вором, он испытывал страсть к произведениям искусства, с детства привитую родителями. Но как бы ни старался Том сконцентрироваться на экспозиции, его взгляд лишь слегка пробегал по картинам. Шедевры отступали на задний план, словно очень дорогие обои, превращаясь из главной цели визита во что-то второстепенное.

Главный интерес для Тома представляла система охраны — количество людей, система сигнализации, расположение камер, дверей и окон, толщина защитных решеток. Это волновало его больше, чем мастерство художника, передавшего тончайшую игру солнечных лучей на шелке или перекаты мускулов под кожей. Каждая мелкая деталь системы безопасности отмечалась и запоминалась.

Обнаружив себя стоящим перед «Джокондой», Том заметил, что не помнит ни одну из картин, которые успел посмотреть по дороге. Поток туристов вынес его к нужному месту подобно прибою: вверх по лестнице, направо у крылатой Ники Самофракийской, через первые три зала с ранними итальянскими живописцами, снова направо, в Большую галерею, и затем, на полпути вниз, снова направо, в недавно отреставрированный зал Штатов.