Знак небес

Глава 8 МЫ ПОЗДНО ВСТРЕТИЛИСЬ…

Когда б он знал, как дорого мне стоит,

Как тяжело мне с ним притворной быть!

Когда б он знал, как томно сердце ноет,

Когда велит мне гордость страсть таить!..

Е. Ростопчина

Две кавалькады столкнулись всего в пяти верстах от городских ворот Переяславля-Залесского. Одну из них, небольшую, состоящую всего из пяти всадников, возглавлял небольшой приземистый возок, в котором сидела княгиня Ростислава. Впереди другой, состоящей преимущественно из длиннющей колонны боевой конницы, ехал князь Константин.

Не далее как пять дней назад добрались до города остатки воинства, ушедшего вместе с князем Ярославом под Коломну. Впрочем, остатки – это сказано слишком сильно. Пятеро их было. Всего-навсего пятеро. Воспользовавшись суматохой и неразберихой, возникшей под утро, три человека ухитрились улизнуть от Константиновых дружинников.

Чуть погодя, когда блуждали по мещерским лесам, они встретились еще с двумя беглецами. Пока дошли до истоков Клязьмы, где надеялись упредить своих, а заодно и закончить свой утомительный пеший путь, там уже побывал воевода Вячеслав. Скрытно подобравшись к безмятежно дрыхнувшему десятку пеших воев князя Юрия, которых оставили для охраны ладей, люди рязанского воеводы без особого труда повязали всех ротозеев. Для спецназовцев Вячеслава это был такой пустяк, о котором даже и рассказывать не имеет смысла.

Пришлось всем беглым из разбитого воинства брести и дальше пешим ходом. Благо осенний лес щедро кормил беглецов своими дарами, а благодаря затянувшемуся бабьему лету даже по ночам было пока не так чтобы и холодно. Во всяком случае, тепла от костра для сугрева им вполне хватало.

Правда, из опаски, что повяжут по дороге, если доведется столкнуться с рязанцами, переяславцы ушли чересчур влево, да так, что вышли на Дмитров, но зато сердобольные горожане накормили их и дали снеди в дорогу. Взамен они получили не совсем внятный, но зато весьма красноречивый рассказ о грандиозной сече, которая произошла под стенами рязанской Коломны.

Исходя из этого повествования, выходило так, что беглецы стояли грудью до последнего и покинули поле брани лишь тогда, когда увидели бездыханного Ярослава.

Поначалу тело князя, согласно рассказу, было целым, но по мере того как опрокидывалась одна чара хмельного меда за другой, стало выясняться, что был несчастный разрублен надвое или даже на четыре части, если не вообще на мелкие кусочки. Словом, лишь по мертвой голове, лежащей поодаль, признали они своего князя.

Напустив страсти-мордасти на перепуганных жителей Дмитрова, беглецы двинулись к Переяславлю-Залесскому.

Княгиня Ростислава, услышав о случившемся, не проронила ни слезинки. С побелевшим лицом она сухо и коротко отдала приказание, чтобы всех напоили и накормили, после чего удалилась в женскую половину терема. Лишь придя в маленькую, почти квадратную горенку, расположенную на самом верху, она медленно опустилась на широкую резную лавку и закрыла лицо руками, позволив себе наконец-то расслабиться.

Кого она больше оплакивала – мужа или себя? Трудно сказать. Скорее обоих разом, одновременно. Муж не любил ее – это так. Сейчас она отчетливо осознала это до самого конца и подивилась сама себе – как могла не понимать этого раньше, почему колебалась? Потому что человеку всегда хочется верить в чудо, надеяться на лучшее, хоть и несбыточное?

Ныне он ушел из жизни, оставив ее – слабую, полную нерастраченной любви. Ростислава готова была подарить ее Ярославу, но он в ней не нуждался. Или нуждался, но не в такой.

Ему всегда было проще с наложницами, такими покорными, послушными, податливыми. Они не спрашивали, как княгиня, они только слушали и слушались. Они не имели своих мыслей, своих суждений, стараясь глядеть на мир только глазами своего повелителя. С ними Ярослав мог вести нескончаемый монолог о чем угодно – они кивали и поддакивали. Ему же от женщины было нужно только это, потому что, считая любую бабу ниже себя, он признавал с их стороны лишь подчиненность, причем полную и безоговорочную.

На это она была не способна. Правда, она могла подарить содружество, но оно-то как раз и не было нужно. Никому.

Последний раз он говорил с княгиней о своих делах еще тогда, когда она приехала от отца, поделившись планами нападения на рязанца. Ростислава попробовала высказать свою мысль, которая – как всегда – ему не понравилась. Больше он не пытался.

Женщины всегда были для него низшими существами. Он требовал от них только согласия. Тупого, безропотного, покорного. Такого Ростислава дать не могла. Хотела, но не получалось. Согнуть себя человеку можно, сломать же – нет. Это в силах сделать только другой.

Сломать свою жену Ярославу не удалось, хотя он, сам того не подозревая, очень старался. Гнул – днем, ломал – ночью, в те редкие часы, когда милостиво появлялся в ее ложнице.