Знак Нефертити

— Да сегодня ничего, сегодня получше… Вот как раз от мамы и едем… — вступила в разговор женщина, которую Филимонова назвала Лизой. — Мимо проходили, а из вашей двери так пахнуло вкусно… Вот решили себе маленькие посиделки устроить, нервы успокоить. С мамой, знаете, так трудно стало…

— Ничего, ребята, крепитесь. Долг перед родителями — дело святое. А у нас сегодня солянка и цыпленок, тот самый, Олежкин, фирменный! Садитесь, Светочка вас обслужит! Правда, минут десять-пятнадцать подождать придется.

— Да ничего, мы подождем, у вас так уютно… — мило улыбнулась ей Лиза.

— А под солянку и по сто грамм пропустить не грех! — чуть наклонившись к Филимоновой, по-свойски подмигнул мужчина по имени Миша.

— А то! — показала ему большой палец Филимонова, улыбнувшись.

Пара медленно направилась вглубь зала, уже обсуждая что-то свое, видимо, весьма наболевшее. Наклонившись через стол, Аня спросила у Филимоновой тихо:

— Кать… А ты что, со всеми клиентами… вот так?

— Ну, почти… Отчего ж не поддержать людей добрым словом, от меня не убудет! Они вон, бедолаги, каждый день к полоумной мамаше на другой конец города ездят…

— Да я смотрю, ты тут вообще праздник отдохновения души устроила! А психолога у тебя в штате нет случайно?

— А тебе психолог нужен? Приходит тут один, шибко в этих делах умный…

— Нет, мне не нужен. Я обойдусь.

— Как-то ты сейчас не слишком убедительно отказалась, Каминская… С напрягом…

— Да нормально отказалась, отстань.

— Ладно, отстану. Но если что…

— Сказала же, отстань, Филимонова! Вон, клиентов своих ублажай, а меня не надо! Я в своих проблемах как-нибудь сама разберусь!

— А есть проблемы?

— Ка-а-ть…

— Все, молчу. Тем более нам уже поесть несут… Чего так долго-то? — накинулась она на официантку Свету, церемонно расставляющую на столе тарелки с закусками.

— Так я ж предупредила, Екатерина Дмитриевна, — через двадцать минут! — удивленно взглянула на нее Света. — Олежка пока один на кухне, Федор Степаныч только через час появится. У него дома проблемы какие-то.

— Ох, разбаловала я вас, ребята! Смотрите, рассержусь, никому мало не покажется!

— Ой, Екатерина Дмитриевна… — смешно сморщила носик Света, нисколько не испугавшись. — Мы же и так стараемся, чего вы…

— А что там за проблемы у Степаныча?

— Не знаю. Придет, расскажет.

— Наверное, опять внучка заболела… Говорила я ему — надо было летом в санаторий отправить! Ладно, я потом с ним сама поговорю. Иди, Света, иди, видишь, там пара в углу сидит, обслужи их…

Света ушла, и рука Филимоновой тут же потянулась к графинчику с водкой.

— Мне чуть-чуть, Кать! Самую капельку! Я тут злоупотребила недавно, едва выжила…

— А ты не злоупотребляй, Каминская. А под солянку не выпить нельзя, иначе букета не почувствуешь.

— Ну уж и букета…

— А ты попробуй сначала, потом ухмыляйся. Давай, что ль, за встречу…

— Давай…

Выпили, и она автоматически потянулась к вазочке с маринованными маслятами, подцепила на вилку грибок.

— Нет, Анька, ты что делаешь… — испуганно округлила глаза Филимонова. — Давай-ка солянкой, солянкой…

— Ага… Как там, погоди… — поморщилась она от привкуса водки во рту, — холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики?

— Да пусть их… А ты солянкой, солянкой попробуй!

Да уж, что говорить — солянка после глотка водки показалась амброзией. Шедевр кулинарного искусства в исполнении неведомого Олежки.

— М-м-м… — закатила она глаза к потолку, — все, Филимонова, остаюсь у тебя жить…

— Вкусно?

— Не то слово! Молодец твой Олежка!

— Еще бы не молодец… Я его из «Атланты» переманила.

— Ничего себе… Это ж самый крутой ресторан в городе!

— Ну да. Ресторан-то крутой, да только Олежка — парень простой, не амбициозный. Ему с нами комфортнее. Для некоторых, знаешь, приятнее первыми на деревне быть, чем последними в городе.

— Очень, очень вкусно! Передай ему от меня привет.

— Передам… Ну вот скажи — как тут похудеешь?

— Да никак, Филимонова. Ты уж смирись со своей участью, что поделаешь. Ну, давай за здоровье Олежки…

И хохотнули обе легко, и потянулись руками к рюмкам, чокнулись, выпили. В голове у нее чуть зашумело, и отпустило напряжение дня с его трудным разговором, бегством от трудного разговора, анализом трудного разговора… Потом, все потом. Потому что нельзя жить, чтобы столько всего и сразу. Даже самый сильный не выдержит…

— А помнишь, Катька, нашу обшарпанную комнатуху в общежитии? Как мы вчетвером жили, как хорошо нам было — весело, бездумно… Мы ведь голодали, по сути, а на душе всегда праздник был…

— Ага… А помнишь, как мы целый ящик курей в комнату приперли? Каким способом мы их добыли, помнишь? Это ж ты тогда инициативу проявила, Каминская! Нет, как ты на это решилась-то, до сих пор ума не приложу!