Знак Нефертити

— Представляете, Анна Васильевна, а Ливанов вообще рванул поступать в театральный! Нет, вы представляете? Где Ливанов — и где театральный? Конечно, даже до второго тура не дотянул… А Казакова в медицинский поступила, у нее там дядя декан. А Мишка Северцев сразу в армию загремел, он же у нас второгодником был…

— А ты, Ирочка, в какой институт поступила? — неожиданно встряла в разговор мама, до сих пор молчавшая и тихо-внимательно Ирку разглядывающая.

— Я? Я ни в какой… Я с пятого класса уже решила, что парикмахером хочу стать. Я и в школе всех стригла, у меня классно получалось… Скажи, Антон? — повернулась она к нему за поддержкой.

— Да, бабуль. У Ирки, все говорили, к этому делу талант. Отбоя от желающих не было, все время ножницы в сумке таскала. К ней и сейчас в салоне запись на неделю вперед…

— Значит, увлечение в профессию вылилось? — спросила она, грустно усмехнувшись. — Повезло тебе, Ир…

— Конечно, повезло! — вполне серьезно согласилась с ней Ирка. — У всякого свой талант есть, а что в этом особенного? Вот и мне — какой бог дал. Я и сама иногда балдею от того, что у меня из-под рук выходит… Да вы приходите ко мне в салон, Анна Васильевна, я вам такую прическу сделаю, сами себя не узнаете! И без записи приходите, в любое время…

Она вдруг поймала взгляд Антона, на Ирку направленный. Ох, сколько в нем нежности, обожания, гордости за подругу… Да и она на него так же смотрит! Да у них и правда любовь. Тут уж не обманешься. И вообще… Хорошая девочка, легкая, очень комфортная. Да, девочка-парикмахер. И заткнись, заткнись там, внутри, материнская спесь! Хочется тебе зубы показать, но заткнись. Пожалуйста…

— Ирк, мы ж опоздаем! — озабоченно поднял Антон взгляд на часы. — Лопай быстрее свой борщ!

— Очень вкусно, Александра Михайловна, спасибо… — отодвинула от себя тарелку Ирка, — а пироги, так вообще… Вся моя диета насмарку пошла!

— Да куда тебе худеть, деточка? — вздохнула мама, глядя на Ирку с умилением. — Ты вон и без того тростиночка…

— А не знаю, Александра Михайловна! — весело, по-свойски, махнула ладошкой Ирка. — Все худеют, и я худею! А что делать, мода нынче такая!

— Пойдем, пойдем, хватит трещать… — вставая из-за стола, потянул за собой Ирку Антон. — Тебе только волю дай, зацепишься языком, не оттащишь… Мам, бабуль, спасибо за обед, мы побежали!

— Приходите к нам, Ирочка! — уже в спину ласково проговорила мама. — Я вам еще пирогов напеку!

— Спасибо, я приду… — простецки растянула губы в улыбке Ирка. — Обязательно приду, спасибо…

Хлопнула дверь, ушли. Мама вздохнула, встала из-за стола, молча начала собирать посуду.

— Ну и как она тебе, мам?

— А ты знаешь, хорошая девочка… Мне понравилась. Говоришь с ней, и так уютно на душе… Словом — повезло Антошке.

— Да, наверное… — тихо согласилась она, вздохнув.

Согласилась, а внутри отдалось вдруг горечью. А может, это и не горечь была, а легкая зависть. Да, вероятно, зависть. Как же хорошо этой девочке — делать в жизни то, что нравится, и любить того, кого хочешь любить… И бежать никуда не надо. Впрочем, ей, наверное, и в голову никогда не приходило — бежать. Или свою жизнь по отдельным кирпичикам строить. Она ею просто живет, жизнью-то. И никакого институтского диплома ей для счастья не нужно. Незачем просто…

Глянула на часы — пора в кафе собираться. Время-то как незаметно пролетело. И хорошо, что незаметно, а то бы измучилась вся.

До самого выхода на сцену она была немного рассеянной и в то же время до предела сосредоточенной. Что-то говорила ей Катька — не слышала, только улыбалась, делая вид, что слушает. Глянула на себя в зеркало — удивилась… Лицо молодое совсем. В глазах — наивно радостное ожидание. И волнение… Волнение, как в юности. Боже мой — неужели влюбилась? Что ж это за судьба-насмешница такая, еще и любовь послала напоследок? Зачем…

Вышла на сцену, уселась, как обычно, на высокой ступени. Глянула в зал — народу-то собралось! Предприимчивая Филимонова еще столы раздобыла, так их тесно поставила — бедным официанткам не развернуться. Все лица, лица… И знакомые, и незнакомые…

А Ивана нет. Впрочем, чего и требовалось доказать. Самой себе доказать. Что ж, это даже и хорошо, наверное. Если не надо здороваться, то и прощаться тоже не надо. Опять же плюс…

Сеня с Веней вступили «Утро туманное», и голос вышел совсем жалким, дрожащим высокой нотой. Будто она не пела, а плакала:

…Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Не пришел. Не пришел! Вот же — расплакаться не хватало. А впрочем — пусть. Пусть они думают, что она романсом растрогалась. Такая уж, простите, впечатлительная натура. Слеза скатилась по щеке, застряла в уголке рта. Соленая…

Зааплодировали, едва стих последний аккорд. Кто-то цветы принес, положил на колени. Глянула, чтобы кивнуть дарителю… И обмерла. Иван! Откуда он взялся, да еще с цветами! Наверное, вошел в зал, когда она пела! Уф-ф, надо же… И место у него за столиком совсем недалеко от сцены…