Знак неравенства

— Ну… Аборты не разрешает, а предохраняться… На все воля божья…

— Да прямо ладно! Так они там, угодники с ангелами, собралися, сидят и думают: рожать Оксанке или не рожать. Эх, слушай, поздно мы узнали, а то можно было бы с шалавой его договориться, купить у нее ребенка…

— Ерунду говоришь.

— Ерунду, конечно, — сразу согласилась Жанна. — Ой, знаешь, мне кажется, не уйдет твой сладкий никуда. Раз до сих пор не ушел.

Оксана с надеждой посмотрела на подругу.

— Ты думаешь?

* * *

Алена вышла после вечерней службы. На улице было еще светло. Она легко спустилась по высоким ступенькам церковного крыльца и пошла по двору к выходу. Из другого здания во дворе навстречу ей вышел отец Григорий.

— Дочь моя непраздная, куда это ты так припустилась? Спешишь?

— Нет, просто холодновато, — улыбнулась Алена. — А почему «непраздная»?

— Потому что беременная. Садись-ка в машину, довезу тебя.

Алена в нерешительности посмотрела на священника:

— Я обычно пешком до дому хожу. Надо много гулять. Спасибо.

— Матушка Татьяна в гости тебя давно ждет. Садись.

— Хорошо. Спасибо, — растерянно согласилась Алена.

— С праздником, батюшка! — поздоровалась с отцом Григорием пожилая консьержка в чистом подъезде нового дома, еще пахнущего краской.

— И тебя также, матушка. Будь здорова, — приветливо улыбнулся тот.

Старый дом пахнет жизнью, подумала Алена, проблемами, праздниками, и запах никогда до конца не выветривается, встречаясь с новыми и новыми оттенками каждодневного бытия живущих в доме людей. Воскресенья наполняют подъезд ароматами котлет, жареной курицы, пирожков… На чьей-то площадке стойко держится кисловатый запах вина, расползаясь вниз по лестнице, где-то табачный дым за годы пропитал стены так прочно, что его перешибить может разве что маленький веселый котенок, брезгливо вылезающий из собственных лужиц.

А новый дом пахнет краской, известкой… Подготовкой к будущей жизни. Пахнет так радостно, волнующе, как будто обещает, что ни у кого не будет ни описавшихся котят, ни соседей-пьяниц, что никто в этом подъезде не будет болеть, умирать, бросать друг в друга банками с томатной пастой и расписывать стенки тлеющими окурками.

В новом скоростном лифте они быстро поднялись на семнадцатый этаж.

— Высоко… — проговорила Алена, когда они вышли на площадке с панорамным балконом.

— Хорошо, что не двадцать третий, — кивнул священник и показал ей на красивую дубовую дверь. — Проходи, дочь моя.

Отец Григорий открыл дверь своим ключом. Им навстречу вышла миловидная женщина в длинном зеленом платье с ребенком на руках.

— Познакомься, матушка. Это Алена, лучший голос нашего хора.

Алена смущенно улыбнулась:

— Здравствуйте.

Жена священника с улыбкой кивнула, с интересом глядя на Алену:

— Здравствуйте, очень рады.

Отец Григорий энергичным движением снял уличные ботинки и прошел на кухню с пакетом фруктов, спросив на ходу у жены:

— А шалопаи где?

— Тема с французского звонил, задержался, Леша поехал за дисками куда-то… — Татьяна обернулась к Алене: — У нас мальчики погодки, десять и одиннадцать лет, а вот теперь еще девчонки-двойняшки… — И она поцеловала притихшую у нее на руках малышку в лобик.

Алена, не зная, что сказать, улыбнулась. Отец Григорий вышел из кухни с большой корзинкой фруктов.

— Ты отпустила уже Настю? — негромко спросил он у жены.

— Да… Она просила сегодня пораньше… — Татьяна объяснила Алене: — Помогает мне одна женщина, сама не справляюсь с таким хозяйством.

Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, — на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.

Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника:

— Это вы?

Отец Григорий развел руками:

— Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.

— И простил? — неожиданно для себя самой спросила Алена.

Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:

— Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…

— А как бы он не позволил? — негромко продолжила Алена. — Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?

Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:

— Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение… Многие именно так бы спросили… Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей — вера, смирение и покой.

— Вера, смирение и покой… — повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. — А свет?