Знак неравенства

Денис коротко зарыдал в конце и другим тоном продолжил:

— Слушай, что-то ты такая толстая в этом платье… Может, переоденешься, а? А то я в тебе юной девы не угляжу никак… Оксан… Это значит, теперь до самой смерти мне от тебя никуда нельзя, а то Боженька в меня с неба плеваться начнет, да? Вот так вот, да? — Денис запихнул оставшиеся оливки в рот и все разом их выплюнул. — Или болезни страшные насылать, да? Милосердный-то наш и всепрощающий?

Оксана отступила от мужа на шаг:

— Церковь разрешает разводы, успокойся.

— Да-а?! А заметно, что я волнуюсь?

— Очень. И не плюй больше оливки на пол. Упадет кто-нибудь, упаси Господи…

— Тогда я тоже скажу… — И он закричал на весь зал: — То-ост! То-о-ст!

К нему подошел тоже порядком набравшийся Эмиль, предупреждающе взял его за шиворот:

— Денис…

Оксана махнула рукой:

— Пусть выскажется, а то лопнет.

— Слушай, тебе что в Писании сказано — прилепилась к мужу и молчи, а не хами ему. — Денис наполнил себе рюмку. — Внимание! Але! Люди! Морды! Я вас не знаю! Все меня слышат?

Ему сдержанно ответила жена:

— Все. Хотя лучше бы ты помолчал.

— Э-э-э нет! Помолчать! Господа бывшие товарищи! Мне, новопрде… новопреставленному супругу такой уважаемой дамы — Ок-са-ны Ва-лен-ти-нов-ны Тур-ча-нец, мужу такой…

Оксана сделала знак Лёлику и гувернантке, сидевшим справа и слева от Маргоши, чтобы те увели девочку. Маргоша, все время сидевшая страшно расстроенная, уходить не хотела. Лёлик взял со стола фруктов, пирожных, отдал все гувернантке и что-то сказал на ухо девочке, поправляя пышную пелерину ее праздничного платья. Та грустно кивнула, еще раз взглянула на Дениса, который никак не реагировал весь день на ее умоляющие взгляды, и ушла за Лёликом.

— Да-а… Не дали сказать… — Денис отпихнул Эмиля. — Уйди к черту! У вашего Магомета тоже небось черножопые черти служат, в подметалах… Мне! Заткнули рот! Сиди, мол, Денис Игоревич, не позорь своим тупым рылом вот ету супербле-е-ди! Да я… если бы не ты… я бы не фигней занимался, а наукой, наукой! Понимаешь? Ты из меня идиота сделала! Если бы не ты, я бы… я бы сейчас…

Оксана в полной тишине задумчиво повторила:

— Где б ты был, если бы не я…

— Де-де… — вздохнула Жанна. — В сраце!

Эмиль от неожиданности засмеялся, за ним — несколько человек из притихших гостей. Денис попытался выбраться из-за стола, Эмиль с Жанной с двух сторон усадили его на место. Он яростно отталкивал их руки и кричал, не в силах сопротивляться:

— Ты вообще закройся, дармоед! А ты, корова, скажи спасибо, что я тебе показал, где у тебя вход, а где выход!

Оксана, оглянувшись, сделала знак двум гостям в скромных костюмах, до этого тихо переговаривавшимся в дальнем углу каминного зала. Они подошли к Денису, ловко, аккуратно приподняли его, перевернув горизонтально, и быстро вынесли из каминного зала.

Денис неожиданно расхохотался и, положив руки за голову, громко запел. Пока его несли по лестнице в дальнюю спальню на втором этаже, он все пел:

— Илларион, Илларион уехал в Сион, Илларион, Илларион…

Глава 15

Гости после обеда как-то быстро разъехались, остаться ночевать никто не захотел, кроме Жанны и Эмиля. Оксана хотела пойти за Маргошей, которую увела к себе в соседний коттедж приятельница, но потом передумала. Пусть отдохнет от взрослых проблем. Там еще две девочки, ее подружки, и ни одного пьяного папы… И Лёлик проследит, если что надо — накормить, утешить. Оксана видела, как переживала Маргоша, но не в ее привычках было разводить сантименты. Она была уверена — если бы она сама, когда была еще совсем девчонкой, два года не ухаживала за больной бабкой, которая до того, как слечь, била ее вместо разговоров, то у нее бы ничего в жизни не вышло. Надо с детства учиться сжимать кулаки, стискивать зубы и уметь постоять за себя.

Хуже всего в жизни самым любимым и ненаглядным деткам. Они всю жизнь рассчитывают на эту любовь, которой было в избытке в детстве, ищут ее, ждут и, не найдя, разочарованно обвиняют всех — в том числе отдававших им самих себя мамочек. А Оксана теперь с благодарностью вспоминает, как сидела в холодном чулане на промерзшей колченогой лавке, грызла сырую картошку, соскребая грязную кожуру обломанными ногтями, читала в темноте замусоленные учебники с изрисованными страницами и ждала, пока уснет бабка. Чтобы лишний раз та не сунула ей в лицо свой жесткий, темный кулак. А как та ругалась, когда уже слегла и не могла даже сесть на ведро… Как сбивала миски с кашей и картошкой, которые терпеливо приносила ей Оксана… Нарочно сбивала, со злости. Не хотела она лежать и умирать не хотела. Хотела встать и бить Оксанку, провожать последних подружек на погост, выпивать по маленькой в праздники и таскаться за пятнадцать километров в церковь, на службу.