Знак обнаженного меча

— Знаю, видел — змея и кинжал. Он вроде как «друидский», только это все, небось, чушь собачья. О друидах все равно никому ничего не известно… Уж каких только басен не услышишь.

У Рейнарда было странное впечатление, что Рой нарочно прикидывается невеждой и что его интерес к предмету гораздо больше, чем он хочет признать.

— Мне все же думается, что лагерь, в любом случае, точно доримский, — менторски заметил Рейнард, в душе сознавая, что слова эти были попыткой выиграть время и отдалить начало ожидавшего его испытания.

Рой, вероятно, об этом догадался: он вдруг сделал нетерпеливый жест.

— Пора за дело, — сказал он. — Вылезай. Для бега все взял? Отлично — тогда раздеваемся. Сейчас не холодно.

Под укрытием машины Рой быстро сбросил одежду и натянул шорты из хаки. Рейнард, не столь живо, последовал его примеру: вечер был достаточно погожий, но, отвыкнув за последнее время от такого закаливания, он ощутил, как его пробирает осенний холод. Рой, на своей стороне, уже шагал на месте, поднимая колени, и махал руками перед грудью. Его крупное тело, хоть и крепко сложенное и мускулистое, было гладким и белым, как у ребенка; Рейнард с удивлением заметил у него на левом предплечье татуировку: офицерской касте это было несвойственно. В наступающей темноте рисунок был виден смутно, и Рейнард не мог разглядеть, что на нем изображено; в памяти у него зашевелилось смутное воспоминание о какой-то недавней встрече — он не мог припомнить где и с кем, — когда он видел похожий знак, и точно в таком же месте на левом предплечье.

— Готов? — нетерпеливо гаркнул Рой. — Тогда вперед — просто пробежимся вокруг площадки, чтобы ты размялся.

Он пустился бежать, размеренно и легко двигаясь маховым шагом; Рейнард, нагоняя его, попал в ногу, запыхавшись от непривычного усилия и слегка дрожа от ветра с моря, со всей силой обдувавшего его оголенное тело. Их пробежка шла вдоль границ мелового плато — области примерно в двадцать пять акров, огороженной поломанной проволочной оградой. За оградой местность наклонно спускалась к более ровным полям, в основном пахотным, — там кое-где виднелся кустарник и заросли буков. Чистое небо над головой казалось огромным — воздушный вакуум, под которым земля выглядела не более чем съежившимся островком, парящим среди пропастей пустоты. Расстояния исчезли в сгущающихся сумерках, обманчивый закатный свет скрыл или исказил знакомые ориентиры. Высоко в небе запоздалый жаворонок посвистывал неясно и прерывисто, словно непрочно привязанный к земле тонкой нитью своих трелей. Неземными казались и отзвуки горнов из далеких казарм, не видных за вершинами утесов. Все на этой глухой возвышенности казалось нереальным и бестелесным: звук сливался с видом, колыхавшиеся травы были воплощением самого ветра, деревья нависали над горизонтом, как облака. Рассеянно и без особого удивления Рейнард осознал, что, кроме них, по высокому сумеречному плато бегут по кругу и другие люди. Их силуэты, безмолвные и сосредоточенные, двигались мимо; одни, видимо, были солдатами из казарм, другие, заключил Рейнард, возможно, как и он сам, просто добровольцами на предварительном этапе учений. Никто никого не приветствовал: было очевидно, что бегунов свело в этом труднодоступном месте не тривиальное желание пообщаться, а слитный порыв, чувство преданности некой высокой цели. Упорно и безмолвно, поодиночке и парами, пробегали они мимо в густеющих сумерках — будто участники некоего эзотерического племенного обряда, сообщество, связанное обетом аскетизма и самоотречения…

— …Они почти все в курсе, — тяжело дыша, прерывисто выговаривал Рой. — Конечно, нельзя — ждать, что они — во всем разберутся. Эти парни — не из ученых — по большинству — хотя мы их отбираем строго. Умники — как раз не лучшие солдаты — вся эта образованность — ну, знаешь, с гражданки в ополчение и все такое — чушь собачья. Слава богу, это уже кое до кого доходит… Нам нужен солдат на все сто, по старинке — чтобы он крови жаждал — и к чертям все эти ваши розы-мимозы про образование…

Рейнарду казалось, что они бегут уже несколько часов кряду: поначалу он задыхался и страдал от колотья в боку, но потом наконец обрел второе дыхание и освоился с легким, размашистым бегом своего спутника. Живой жар согревал его тело, а ум был непривычно ясен, хотя границы сознания, казалось, странно раздвинулись. Его чувство времени словно бы неуловимо изменилось: он, к примеру, не мог сказать, сколько уже длится речь Роя, — короткие, задыхающиеся реплики казались словно бы продолжением его собственного потока мыслей, но вряд ли он смог бы ответить, когда именно его размышления слились со словами, произносимыми другом.