Знак Разрушения

Власть Города над рассудком была столь сильна, что Элиен, перейдя с быстрого шага на бег, хотя бегать по пескам то еще удовольствие, устремился к нему со всех ног.

Он был уже совсем близко от ворот, он уже различал длинные цветастые султаны на шлемах стражников и уже мог видеть черты их благородных и красивых лиц, когда под его ногами разверзлась хищная, ненасытная глотка зыбучих песков.

Он сразу провалился по пояс. Скорее инстинктивно, чем сознательно, ведь все его помыслы были устремлены к верхушкам исполинских кипарисов, видневшихся за стенами, и к великолепию дворцов, которые – он не сомневался – воздвигнуты под сенью этих кипарисов, Элиен бросил щит плашмя на песок и опустился на него верхней частью туловища.

Так ему удалось замедлить, но не прекратить утопание. Он был в ужасе. Оказаться на расстоянии полета копья от этой обители красоты и благородства и погибнуть, как глупая мышь, упавшая в кувшин с молоком!

Но стражники уже спешили ему на помощь. Они волочили с собой длинную лестницу. Словно только и ждали, кого бы спасти.

Подбежав, они перекинули лестницу через плешь рядом с Элиеном. Двое перебежали по ней на другой “берег”, двое остались там, где были. По всему видно, вытаскивать утопающих в песках было им не впервой.

Элиен вцепился в лестницу, а стражники, ухватисто крякнув, начали ее подымать. Цепко держали пески сына Тремгора, и все же он, поплатившись сапогами, вскоре оказался свободен. Удалось спасти и железный щит Эллата.

– Благодарю вас, достойные мужи, – улыбаясь, сказал Элиен.

Сообразив, что по-харренски здесь вряд ли кто понимает, он повторил слова благодарности на ре-тарском и варанском. Воины ответно осклабились, но промолчали.

* * *

Город был красив, как юная дева. Несмотря на осень, дома утопали в цвету яблонь, персиков и множества других деревьев, похожих на виденные им в тернаунских землях. Сын Тремгора, будучи северянином, затруднялся в названиях, но это, видимо, были финиковые пальмы, мимозы и апельсиновые деревья. Те самые, которыми взахлеб восторгались “Земли и народы”.

Повсюду журчали ручьи, в фонтанах обаятельные дельфины исторгали из своих тайноулыбчивых пастей пенные потоки воды. На плоских крышах домов смуглые стройные красавцы пили тягучие красные вина в окружении юных танцовщиц, чей вид наводил на однообразные мысли о разнузданном разврате.

И хотя повсюду царила торжественная тишина, Элиен не удивлялся ничему. Это так просто и так понятно – город в пустыне! Зачем удивляться, если тебе просто хорошо? Зачем нарушать покой этих достойных людей неведомой расы, баловней судьбы, обладателей всех мыслимых совершенств? Сын Тремгора шел по широкой центральной улице, забыв об усталости, забыв о своем предназначении, забыв о Знаке.

Улица вывела его на площадь, где стоял круглый дворец, увенчанный куполом. Купол был крыт червленым золотом. Окна дворца – вытянутые вверх, стрельчатые, обрамленные барельефами – забраны цветными витражами, равных которым не знала Сармонтазара. Элиен подошел ближе и увидел.

Первый витраж – молодой воин в харренском панцире, который всегда легко узнается по вздернутым наплечникам, бьет мечом по голове странное создание… странное создание… не то человека, не то птицу. Второй витраж изображал все того же харренита, занятого сожжением какой-то тряпки. Под его ногами корчились в огне несколько крохотных человечков, набранных с филигранной точностью из стеклышек совсем крохотных, с ячменное зерно.

Тот же молодой человек был главным героем и третьего витража, на котором помимо него присутствовали старик, корова и стеклянный шар. Передать стеклянный шар на витраже столь выпукло и зримо – для этого требовалось особое искусство!

Молодой человек размахивал длинной морковкой, сохраняя вполне героическое выражение лица. Чувствовалось, что жизнь харренита-незнакомца была сплошной чередой героических деяний и он так привык к этому, что даже в самой прозаической обстановке держался в полном соответствии с Уложениями Айланга, то есть подобающим образом.

Элиен обходил дворец по кругу, завороженно разглядывая невиданные витражи и небывалые сцены. Кто он? Кто он, этот герой?

На четвертом витраже воин торжествовал над каким-то здоровенным мужчиной в доспехах стердогаста, на пятом – над целой грудой тел в доспехах стердогастов же, на шестом закалывал стрелой в шею страховидного старца с черными провалами вместо глаз.

Цветные стекла седьмого витража повествовали о расправе с такими же птицечеловеками, как и на первом витраже. На восьмом достохвальный герой пеленал сетью какое-то крылатое существо, на девятом едва не лобызался с огромной рогатой мордой, по которой катилась трогательная слеза.

На десятом герой был бронзовокож и, противоестественно вывернув руку с варанской секирой, рассекал надвое неприятного осьминога. На одиннадцатом общался со старым носатым человеком, а на двенадцатом…