Знак с той стороны

Песик подошел к машине, обнюхал передние колеса, обошел вокруг, остановился у багажника. Встал на задние лапы, опираясь передними на крышку. Игорь Васильевич с интересом наблюдал.

– Что там, Донго? – спросил он. – Что ты там унюхал, мальчик?

Донго оглянулся на хозяина, мотнув намокшим хвостом, поднял морду кверху и вдруг завыл. Его тонкий, с переливами, тоскливый вой увязал в сыром туманном воздухе, от чего лес стал казаться еще более печальным и безнадежным…

…Бригада прибыла через минут сорок. Трое вывалились из внедорожника, водитель остался внутри. Они походили вокруг машины, заглянули через окна в пустой салон, попробовали открыть дверцы. Машина была заперта. Один из прибывших тут же позвонил по мобильнику и продиктовал номер. Другой попытался открыть багажник. К его удивлению, тот легко подчинился. Оперативник издал невнятный звук, похоже, выругался, и отступил.

Вся троица сгрудилась, рассматривая то, что находилось в багажнике. Игорь Васильевич подошел ближе и тоже заглянул. И тут же отпрянул, почувствовав, как защемило сердце и закружилась голова. В багажнике накрытая полупрозрачной полиэтиленовой пленкой лежала женщина. Он неясно увидел синеватое лицо с провалами глазниц, темные влажные волосы и тонкую кисть руки…

– Папаша, вы чего? – спросил тот, что был поближе. – Вы в порядке? Сердце схватило?

– Ничего, ничего… Сейчас пройдет, – с трудом прошептал побледневший Игорь Васильевич. – Господи… кто ее?

– Будем искать, – ответили ему. – Вы тут никого больше не видели? Машина знакомая? Вы не пытались открыть дверцы или багажник?

Получив отрицательные ответы, оперативник крикнул в сторону внедорожника:

– Володя, отвези папашу домой! Запишешь номер телефона и адрес…

Глава 1 Старые долги

…Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
счастливая весна…

Роберт Бёрнс

…Шаги… Ближе, ближе, ближе… Один, два, три, четыре… Неторопливые, издалека, размеренные. Скрип паркета. Шелест открываемой двери. Дыхание человека, тяжелое, с присвистом, как у смертельно больного. Где-то далеко ударили часы. Женщина в постели вздрогнула и прислушалась. Затаила дыхание. Дребезжащий звук старинного механизма ударил по нервам. Короткая тишина. Новый удар. Тяжелая глухая волна страха, ком в горле… Третий удар. В свидетельстве о смерти записано: три часа утра. Час ухода или кончины. Плюс-минус две-три минуты. Значит, три часа три минуты. Или три часа пять минут. Замирает сердце, нервные волокна уже не проводят боль, угасает слух, глаза еще открыты – подрагивают ресницы, – но уже не видят, остановилось дыхание, и настала напряженная тишина. Стала машина, двигатель замер, но где-то внутри еще что-то происходит, окончательные слабые сокращения выталкивают из сердца последнюю порцию крови, а потом ее бег постепенно замирает. Двигатель еще теплый, но уже стоит; тело сохраняет тепло почти сутки. Мозг еще работает – специальная аппаратура может уловить сигналы и явить разноцветные бегающие кривые. Они еще трепещут, мозг что-то производит – то ли мысли, то ли крик «sos», то ли бессмысленно сокращаются, замирая, нервные волокна. Принять и осознать информацию уже некому, связи порвались. Пики бегущих кривых на экране уплощаются, становятся ниже, ниже и в конце концов вытягиваются в длинные ровные линии, а потом меркнут…

Она держала его за руку. Рука была теплая, она чувствовала биение пульса. Когда рука вздрогнула в последний раз и замерла, она поняла: все…

Три часа ночи, самое мерзкое время, мысли лезут и расползаются гадкой липкой кашей, где все в кучу: стыд, сожаление, раскаяние за подлость и предательство, страх возмездия, мысли о карме, и главное – что теперь? Подведение итогов. Скорее для него, а не для себя. О, для себя она все еще на белом коне. Знамя развевается, грива дыбом, в руке палаш, рубка сплеча, упоение победой, торжествующий марш, оркестр – туш! Капитуляция, враг повержен и бежит. Горе побежденным! Сверкание глаз, раздувание ноздрей. Кто не с нами, тот против нас! Рукоплескание, любовь сторонников и ненависть поверженных. То ли действительно так, то ли попытка оправдаться…

Он стоит на пороге спальни. В белом – саван? Седая голова, черт лица не разобрать. С поникшими плечами. Стоит молча. Босой, на холодном полу. Она словно почувствовала ступнями этот холодный пол. Она сбрасывает одеяло, ей жарко.

– Коля, ты?

Ей не нравится собственный голос, ей кажется, голос дрожит, в нем предательская неуверенность.

Он молчит. Глаз не видно, вместо них – черные ямы. Ей кажется, он качает головой. Голова белая. Не простил, не забыл. Тогда молча смирился, а сейчас… Приходит, стоит, качает головой. Осуждает.