Знак синей розы

Утром сквозь ясное, точно промытое стекло итальянского окна прошел желтый закатный луч и лег на одеяло — невесомый и нежный. В комнате стоял, скрипя кожаным пальто, Лухманов.

— Товарищ капитан, — сказал я, — отпустите меня на передовую.

— Вы долго думали?

— Смеетесь, товарищ капитан.

— Зачем на передовую, кем на передовую?

— Стрелком, пулеметчиком — все равно. Воевать, понимаете? Не могу я больше так.

— Понимаю. Я вас отлично понимаю. Разведчиком быть трудно, работа кропотливая, скучная, а стрелком — проще. Так? Ну так вот: не пойдете вы, дорогой товарищ Заботкин, на передовую.

Я не находил слов, чтобы возражать. Голос этого сильного, уверенного человека действовал на меня, как укрепляющее лекарство. Я слушал его и хотел, чтобы он долго-долго сидел тут. и говорил.

— Я знаю, в чем дело, — продолжал он. — Но я думал, что вы крепче. Правда, я сам сказал тогда, помните, — девяносто пять процентов против вас. Но у вас остается пять процентов. Целых пять.

— Нет пяти.

— Пусть один. Зачем же вы так быстро уступили этот один процент? Уступили и начали бить отбой по всей линии — в разведке работать не хочу, есть не хочу. — Он заметил тарелки с нетронутым ужином. — Черт знает что такое! Голодовку объявили? Приказываю немедленно съесть.

Он сидел до тех пор, пока я не очистил все до последней крошки. Потом встал и вышел.

Через несколько минут он вернулся и неожиданно спросил меня, занимался ли я когда-нибудь огородничеством.

— Напрасно, — сказал он, услышав мой отрицательный ответ. — Кто у нас специалист? Петренко, наверно? Незаменимый товарищ. Петренко!

— Слушаю вас.

— Овощи умеешь сажать?

— Мало-мальски.

— Просвети старшину. Пусть попрактикуется. Время летнее. Июль. Для капусты, для брюквы поздновато, конечно. Какие семена требуются? Можно салат, редиску. Доставай семена, и приступайте вдвоем. Покажешь старшине, а то он и лопату не знает, каким концом втыкать.

— Где прикажете?

— Здесь. В саду.

Петренко выполнил поручение с такой быстротой, что мы через двадцать минут разложили семена на листке мокрой бумаги, — как полагается перед посадкой, и начали штурмовать тощую, каменистую землю.

— Стукаем, стукаем, — молвил Петренко, оживившись, — и настукаем мы германский клад — запас оружия, или деньги, или тот ихний шнапс.

— Тебе шнапс…

— Ни… Прежде я, правда, из хаты на ногах, а в хату на бровях. Теперь ни.

— А что?

— Обещался Софье. Жене моей. Она говорит: ты, Герасим, пропадешь на войне, если лакать будешь. Обещай мне, говорит, что не станешь.

— Она на Украине?

— Не знаю где. В селе нету ее. Не проживает.

Он рубанул лопатой, поднял обломок кремня, долго и сосредоточенно вертел его в крупных, толстых пальцах, затем с силой швырнул через дорогу.

— И у меня, — сказал я, — не проживает.

Вспоров, перекопав лопатами целину, мы сделали

грядку, причем с моего бока она получилась выше и обрушилась. Тогда я сделал бок гряды более покатым. Все-таки он опять обрушился.

— Здесь бабы не такие, как у нас, — сказал Петренко. — Я только одну черноглазую видел. Сегодня, как на хуторах шукал мед. По глазам точно с Украины, а разговаривает руками. Я кое-как втолковал: мед, мол, покупаю. Она обрадовалась отчего-то да повела глазищами — ну, думаю, сейчас загуторит по-нашему. Мы с ней толковали, толковали. Сегодня, видишь, у нее меду нет, а завтра принесет. Я говорю: «Мне завтра не надо, мне сегодня надо». Не понимает. Придет, должно.

После обеда мы разровняли гряду и посеяли редиску. Семян хватило только на половину гряды, хотя Петренко намеревался засеять всю. Петренко сетовал, что редиска вырастет слишком мелкая. Ему не придется ее собирать: армия наступает, но он все-таки сетовал. Потом мы остановились и прислушались, так как что-то прошумело вдали.

— «Катюша», — сказал я.

— Далеко продвинулись наши, — заметил Петренко. — Артиллерии совсем не слышно. Километров на тридцать дали. Говорят, Валга наша.

— А мы салат сеем, — проворчал я.

Чего ради послал нас Лухманов на огородные работы? Кому нужны эти грядки, если мы не сегодня-завтра, не завтра — через неделю уйдем дальше? Эти вопросы были, должно быть, написаны у меня на лбу. Лухманов, вышедший под вечер посмотреть, как мы работаем, укоризненно покачал головой:

— Не нравится, разведчик?

— Огородник, товарищ капитан.