Знак Вирго

остались кинотеатры «Унион», «Великий немой», «Художественный», «Горн», «Палас», где он смотрел фильмы с Гарольдом Ллойдом, Патом и Паташоном, Мэри Пикфорд, Ильинским, Кторовым, Орловой; куда его не пустили однажды на картину «За монастырской стеной» («детям до шестнадцати лет…»), а ему так хотелось узнать, что там, за этой стеной…

Остались катки на Патриарших прудах и в Центральном парке, и такие знакомые маршруты трамваев — 22-й, 16-й, «А», 23-й…

Осталась булыжная Малая Бронная с надоевшими вывесками: «Абрам Васильевич Коган, венерические болезни», «Портной Лев во дворе»; с толстым одышливым армянином у дома 10, с еврейским театром («Три изюминки», «Колдунья», «Путешествие Беньямина 3-го»); с домом, где живет Ира Каменец, на которой через пару лет женится Витя Фриш;

в Москве остались переименованные уже Никитский бульвар и Страстная площадь, Лубянка и Пречистенка, Варварка и Мясницкая, Воздвиженка и Рогожская застава;

осталась ставшая самым близким другом Миля Кернер — маленькая, с некрасивым ртом, лучистыми глазами и прекрасным голосом… Чудесная верная Милька…

Остались родители Юры — Надежда Александровна и Самуил Абрамович, самый дорогой тогда для него человек, любовь к которому он не сумел воплотить ни в словах, ни в поступках, ни в письмах — из Тобольска, из Ленинграда, и позднее, с фронта, вернувшись откуда уже не застал отца в живых… А она была — эта любовь. И есть — до сих пор…

Но удивительно быстро все оставшееся выскочило из памяти, когда, по прошествии одной ночи, Юра вышел из душного и тесного вагона на перрон Московского вокзала в Ленинграде (бывшем Санкт-Петербурге), пересек площадь Восстания (бывшую Знаменскую) — с небольшим чемоданом (рубашки, носки, учебники) — и ступил своими стершимися кожемитовыми подметками на прямой, точно линейка, проспект 25-го Октября (бывший Невский), в конце которого виднелся золотой, пока еще не переименованный шпиль Адмиралтейства. Он шел и смотрел своими глазами на то, о чем читал у Пушкина, Толстого, Некрасова, Гоголя, что перекатывалось под языком и прочно — прочнее всех школьных наук — сидело в голове, и не нужно было делать никаких усилий, чтобы вспомнить все эти названия: Эрмитаж, Исаакий, Мойка, Нева, Фонтанка, Медный всадник, Лебяжья канавка, Летний сад, Васильевский остров…

(Похожее отрадное ощущение узнавания пришло ко мне еще один раз много лет спустя, в Лондоне, когда почти три месяца подряд, с утра до вечера, я бродил вдогонку за героями Диккенса, Голсуорси, Уайлда, Конан-Дойла по Оксфорд-стрит и Трафальгарской площади, по Уайт-Холлу, Стрэнду, по Пиккадилли и Хей-Маркет, по Гайд-Парку и Бейкер-стрит…)

Итак, Юрий Хазанов — семнадцати лет отроду, пол мужской, пятая графа анкеты — еврей (не обрезанный), член комсомола, из семьи служащих, в Белой армии не служил, под судом и следствием не был (отец был, но Юрий об этом в анкете не написал), родственников за границей не имеет (тоже, скорей всего, ложь), образование среднее — шагает ранним августовским утром по бывшему Невскому и затем выходит на бывшую Дворцовую площадь, где взору его предстает Эрмитаж, обрамленный уродливыми фанерными трибунами для областного начальства, откуда оно доброжелательно взирает по праздникам на проходящие мимо них ликующие народные массы; сейчас площадь пуста, на ней никого, если не считать Александрийского столпа (в ту пору без ангела, венчавшего раньше его вершину). Вдоль торцовой стены Адмиралтейства Юрий идет к Дворцовому мосту, и перед ним открывается Нева, а на другой стороне — университет, зоологический музей, шар с выбитыми стеклами над Петровской кунсткамерой, и правее — Биржевая площадь, Стрелка — там, где отходит Малая Нева, ростральные колонны… Он переходит на Васильевский остров, сворачивает налево за Биржей на Тучкову набережную. Здесь в массивном сером доме под номером 8 (бывшее царское министерство) находится Военно-транспортная Академия.

Оттуда его сразу направляют во временное общежитие на Малую Охту, где он продолжает без охоты листать учебники и писать шпаргалки, а также почти сходу знакомиться с будущими однокорытниками (с некоторыми из которых дружба продолжается по сию пору, а если и прервалась, то либо по причине, извините, смерти одной из сторон, либо потому, что не дотянешься через океан).

Экзамены он сдал, в общем, успешно. Помогло, наверное, то, что школьников поступало не так уж много — большинство было взрослых, они пришли прямо из армии: лейтенанты, капитаны, не слишком основательные грамотеи — и мальчишки по сравнению с ними выглядели просто профессорами.

После экзаменов нужно было пройти мандатную комиссию, где допрос вели сам начальник Академии комкор Пугачев (три ромба на петлицах) и батальонный комиссар Гарбер (две шпалы). Юрий помнит, как тот спросил его: «Небось в Америке полно родственников?» На что Юрий растерянно ответил: «Я их не знаю», и после целые сутки мучился, примут или не примут, или он понапрасну поллета грыз гранит науки.