Знак Вирго

Все это на одной чаше весов, а на другой… На другой — уже ставшие смутными, потому что не запали глубоко, впечатления от маленького одряхлевшего города Тобольска; мимолетные знакомства, о которых почти нечего рассказать; нелепая охота, неудачный поход в деревню, болезнь, неловкость общения с хозяйкой, которая только и ждет твоего отъезда; обманутые надежды на экспедицию в Обскую губу; ни одного романа с красивыми высокогрудыми блондинками; пароход из Тобольска в Тюмень, забитый озабоченными людьми с мешками, такой же — вагон поезда; ну, правда, мысли о Нине Копыловой перестали беспокоить — окончательно выветрились из головы, — но они ведь и не очень переполняли ее: так, были не слишком значительным довеском к обидам — на школу, на бабушку, на… сейчас уже и не вспомнишь, на что и на кого.

Странное дело: прежнее чувство дружбы — те друзья, насильное отторжение от которых стало главной причиной, так ему думалось, добровольной сибирской «ссылки», — все это отдалилось тоже, если не исчезло совсем. Конечно, их во многом можно понять: все-таки, десятый класс, поступление в институт, летние месяцы… С Колькой Ухватовым еще раньше отношения испортились; Андрюшка с головой утонул в своем романе с Людой; Витя… который писал такие подробные дружеские письма, обещал прислать в Тобольск литературный школьный журнал «Мы» (Юра его так и не видел), выражал отчаяние по поводу своих отношений с Ирой Каменец, твердо собирался поступать в Архитектурный… то есть, в Химический, а теперь усердно готовится в Инженерно-строительный… и все свободное время проводит с Ирой… Витю он тоже пока не видел…

Но Юру сейчас это не мучило и не обижало… Почему? Он не задумывался. Не знал… Может, перегорело за три с лишним месяца… А может, и не было ее, взаправдашней, подлинной дружбы — только так… когда рядом, когда видишься каждый день… Но что же такое тогда — «подлинная»?.. Если судить по книжкам, то — общность взглядов, интересов, внимание, понимание; за друга «хоть в воду», хоть на шпагах; товарищество, взаимовыручка… Разве этого не было? По мнению некоторых учителей — еще как было, даже слишком. Впрочем, как может в таких делах быть «слишком»? «Слишком высокий», «слишком толстый», наконец «слишком злой» — понятно, но «слишком преданный другу», «слишком внимательный» это все равно, что «слишком честный», «слишком правдивый»… Чушь какая-то…

Может, дело все в той же незрелости чувств, чем так отличалось мое, да и не только мое, поколение? А уж способствует ли избыточный, патологический коллективизм и стрижка под одну гребенку своевременному созреванию этих самых чувств, не мне решать…

Много лет спустя я заглянул в советский энциклопедический словарь на букву «Д» — «Дружба». Этого слова не нашел, была лишь «дружба народов». Оказывается, она есть не что иное, как «всестороннее братское сотрудничество и взаимопомощь социалистических (и никаких других!) народов и наций на основе единства строя и марксистско-ленинского мировоззрения…» И еще она — «воплощение правильной национальной политики коммунистических партий…» А также: «…отвечает жизненным интересам… составляет основу единства в борьбе за мир… за торжество идей коммунизма».

Да, народами мы дружили крепко — не растащишь, а вот по-отдельности получалось не так, чтобы очень: были времена, когда от чрезмерного «патриотизма» не гнушались заложить друг друга, подставить коллегу, оговорить соседа… Впрочем, это тоже из области патологии…

Что же касается дружбы народов, то я и сам, грешным делом, участвовал в торжествах по укреплению этого «единства» — в «декадах» и «неделях» словоговорения, песен и плясок, в застольях с разливанными морями спиртного и горными грядами закусок, с витиеватыми тостами, суровыми мужскими поцелуями и объятьями. И во рту у меня до сих пор приятный вкус от шашлыков, фитчина, лобио, чижи-бижи, сациви, мантов и хаша… Но мои родственники бегут сломя голову из Баку; но мои друзья голодают и ждут худшего в Ереване; но в Москве и в Ленинграде, на митингах и собраниях, в клубах и на улицах мы видим и слышим лозунги, листовки, слова, призывающие избавиться от инородцев, от евреев и тех, кто их поддерживает. Пожелания становятся все категоричней: «Евреи, убирайтесь из нашей страны!» «Смерть жидо-масонам!» «Вам не поможет ни правительство, ни милиция, ни КГБ!» (Как будто они собираются помогать…) Видел я и такое: «Русско-еврейские писатели, уезжайте в Израиль!..»

И уезжают. Толпами, семьями; молодые и старые, брюнеты и блондины, школьники и дошкольники, эмбрионы… Инженеры, химики, физики и лирики, скрипачи и трубачи, ювелиры и краснодеревщики, писатели и читатели… Евреи, немцы, армяне, греки, русские, смешанных кровей… Все, кто больше не может, кто боится за себя, за детей, кто хочет купить за деньги то, что он хочет, кто надеется обрести утраченное достоинство, избавиться от постоянного стресса, страха, почувствовать, что человек человеку если не друг, товарищ и брат, то, все же, не волк… Исполнятся ли их надежды?