Как известно, обучение базовым принципам ушу основывалось на выполнении комплексов (таолу) — специальных нормативных форм. Для каждого таолу существовала своя легенда — кто и когда создал его, через каких мастеров оно передавалось. Все эти версии излагались в особого рода речитативах, которые бойцы повторяли во время выполнения комплексов, как бы напоминая себе, что они приобщаются не просто к какому-то конкретному стилю ушу, но делают те же движения, повторяют те же слова, что и некий мистический учитель — первооснователь их школы (да и всего ушу!) сотни лет назад.
В этом заключается мистическая действенность боевого приема и произносимого текста. Делая движение, бойцы «входили в след» первоучителя, становились «покрыты его тенью», как говорили об этом китайские трактаты. Таолу не просто передает технику школы, не только учит приемам. Оно является большим — символической формой Учителя — учителя невидимого, анонимного, давно ушедшего, но тем не менее всегда и ежемгновенно переживаемого, данного как чувствование, всегда звучащего в приемах древнего комплекса. Это — реальность, но реальность иная, внутренняя, интимная, глубоко и исключительно личностная. Ученик должен, повторяя движения первомастера, пережить состояние его сознания, его просветленной души, то есть обрести особый тип мировосприятия, присущий самому мастеру. Так преемствуется традиция.
В каждой школе ушу существовал особо почитаемый «базовый» трактат, который считался наивысшей святыней и передавался тому ученику, который преемствовал школу после смерти мастера. Но — удивительное дело! — зачастую в таких трактатах не излагались ни приемы, ни принципы боя, иногда даже ни слова не говорилось собственно об ушу. Текст состоял из отвлеченных философских рассуждений, афоризмов, цитат из конфуцианской и даосской классики. Что это — самообман? Неужели трактат бесцелен и ценится лишь «по привычке» как «книга предков»? Но как отнестись к тому факту, что традиция безошибочно отбирала тексты, содержащие «истинную передачу», и отбрасывала подделки, попытки имитировать труды настоящих мастеров? Дело в том, что трактат ценен не информацией, которая в нем изложена (как раз информации в нем и нет, ушу в письменном виде не передаваемо), а тем, что он отражает состояние сознания писавшего текст истинного учителя, то есть заставляет читателя войти в его поток сознания. Это — слово доподлинно внутреннего человека. Да и не слово это вовсе — это образы его просветленного мира, его реальности, его исключительно светлого миропереживания. Это уже не текст, но врата в его светлый мир, открытые последователям. И вновь ушу дается не как комплекс приемов, а как тип переживания и мироотражения.
Трактат вводил ученика в особый мир, характеризующийся проникновением в самую глубину вещей, данный как восприятие вещей на уровне их «семян», в то время как все видимые явления были лишь отражением этой внутренней личностной реальности или ее символами во внешнем мире, в том числе и всякие письменные знаки, то есть сам трактат, текст (вэнь). Не забудем, что «вэнь» понималось как «Небесные письмена», не видимые и не воспринимаемые обычным человеком, которые проецируются с Неба на землю и здесь образуют воспринимаемый нами «узор» — вещи и явления. Таким образом, уже по своей сути они символ ичны, ибо мирской «узор» — не более чем отражение бездонных глубин Дао, и он настолько же «истинен», поскольку является проекцией внутренней реальности, насколько и бессмыслен, если за этой мозаичностью мы не видим Единого Дао. К тому же символ ценен для человека лишь настолько, насколько он способен узреть за внешней оболочкой внутренние, видимые лишь духовному взору структуры. А этот духовный взор — «взирание вовнутрь», как говорили в школах ушу, — дается как часть исключительного общего состояния человека.
Трактат «истинного человека», а таким считался всякий настоящий мастер ушу, представляет особый медитативный текст, и вне зависимости от конкретного содержания позволяет человеку пережить полноту собственной природы, данную как полнота природных свойств мастера ушу, составлявшего тексты. Таким образом, трактаты по ушу служили во многом не пособиями, а стимуляторами работы сознания, постоянно «напоминая» об ушу, причем отнюдь не как о способе боя или даже самовоспитания, но как о типе миропереживания.