Знак Вопроса 1998 № 03

Поречье — первый старый русский город на пути нашего отступления, и расположение к нам жителей было другое. Прежде проходили мы губернии литовские, где дворянство, обольщенное мечтою восстановления Польши, возбуждало против нас слабые умы поселян, или губернии белорусские, где чрезмерно тягостная власть помещиков заставляла желать перемены. Здесь, в Смоленской губернии, готовы были видеть в нас избавителей. Невозможно было изъявлять ни более ненависти к врагам, ни живейшего участия к преподанию нам всех способов, предлагая содействовать, ни собственности не жалея, ни жизни самой не щадя!

Поселяне приходили ко мне с вопросом: позволено ли им будет вооружиться против врагов и не подвергаться ли за то ответственности? Главнокомандующий приказал издать воззвание к жителям Смоленской губернии, приглашая их противостоять неприятелю, когда дерзнет поругаться святыне, в жилища их внесет грабеж, в семейства бесчестие.

Из Поречья вышли мы ночью, избегая сильных жаров (так! — Ю. Р.). Желая знать дух солдата и мысли о беспорядках и грабеже, которые начали размножаться посреди их в темноте, — не узнаваемый ими я расспрашивал: солдат роптал на бесконечное отступление и в сражении ожидал найти конец ему; недоволен был главнокомандующим, виновным в глазах его, почему он не русский. Если успехи не довольно решительны, не совсем согласны с ожиданием, первое свойство, которое русский солдат приписывает начальнику иноземцу, есть измена, и он не избегает недоверчивости, негодования и самой ненависти. Одно средство примирения — победа! Несколько их дают неограниченную доверенность и любовь. Обстоятельства неблагоприятны были главнокомандующему, и не только не допускали побед, ниже малых успехов. В Поречье тогда оставалось мало очень жителей; в опустелых домах рассеянные солдаты производили грабеж и разбой. Я сам выгонял их и скажу, к сожалению, даже из церкви. Никогда не встретил я из ближайших начальников их, которые должны были заметить их отлучку. В равнодушии сем к исполнению обязанностей надобно искать причин чрезвычайного уменьшения людей на фронте. В этом возможно упрекнуть не одних командиров полков».

Откровенно, честно, прямо, нелицеприятно! Таков Ермолов всегда, во всем, ко всем!

Надо сказать, что и Александр I склонен был проявлять недовольство отступлением, продолжившимся до Смоленска. В результате Александр I доверил выбор кандидатов на пост главнокомандующего Чрезвычайному комитету из важнейших сановников империи. В августе 1812 года комитет отверг кандидатуры Л. Л. Беннигсена, П. И. Багратиона, А. П. Тормасова и единогласно высказался за М. И. Кутузова, которому тогда было уже 67 лет (жить ему оставалось ровно 8 месяцев).

Это назначение было встречено русскими войсками с ликованием! Родилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов!»

Бородинское сражение 26 августа 1812 года — единственный в истории войн пример генерального сражения, исход которого обе стороны сразу же объявили (и до сей поры празднуют!) как свою победу, имея на то основания.

Ход сражения складывался в пользу Наполеона, создавшего на всех направлениях (Шевардинский редут, Батарея Раевского, Багратионовы флеши и деревни Семеновская и Утица) численное превосходство, вдвое и даже втрое превосходящее русские силы.

Поскольку русская армия после Бородино оставила Москву, Наполеон счел битву выигранной.

Однако Наполеон не смог разгромить русскую армию, обратить ее в бегство!

Русские войска, отступив (точнее, отодвинувшись!), в начале битвы, стояли несокрушимо, хотя и вынуждены были потом сдать Москву.

1 сентября 1812 года на совете в Филях было решено оставить Москву. «Доколе будет существовать армия, — сказал Кутузов, — с потерянием Москвы, не потеряна еще Россия!»

2 сентября русские войска оставили, а французы заняли Москву. В тот же день начался грандиозный пожар, о причинах и виновниках которого историки спорят до сих пор.

Три месяца, пока Наполеон был в Москве, были для Александра I самыми тяжелыми месяцами в его жизни. Даже после Тильзита он не чувствовал такого презрения и одиночества. Однако письмо своей сестре он закончил словами: «Я далек от того, чтобы упасть духом под гнетом сыплющихся на меня ударов. Напротив, более чем когда-либо, я полон решимости упорствовать в борьбе, и к этой цели направлены все мои заботы».

Он не поддался и давлению, оказанному на него сторонниками мира с Наполеоном, хотя последний знал об этом и надеялся на мирный исход. Царь был непримирим. «Я отращу себе бороду вот до сих пор, — говорил он в сентябре 1812 года своему флигель-адъютанту А. Ф. Мишо, указывая себе на грудь, — и буду есть картофель с последним из моих крестьян в глубине Сибири скорее, чем подпишу стыд моего Отечества!» В этом упорстве слились воедино личная ненависть к Наполеону и понимание неприемлемости при этом континентальной блокады для России.

Заняв Москву, французы обнаружили в ней огромные запасы товаров и продовольствия. Но московский пожар радикально изменил положение, поставив Наполеона в состояние безысходности.