Знахарь

— И все из-за них! О, этого он им не простит. А доктор Павлицкий получит по физиономии. Может, отрезать ему уши? Пусть помнит до конца жизни, что поступил, как шельма. А мать?.. О, она еще больше пострадает за свой омерзительный поступок. Он скажет ей так: — «Из-за твоего мерзкого вранья твой сын покончил бы жизнь самоубийством, но шила в мешке не утаишь. Поэтому знай: ты убила своего сына, во всяком случае все его сыновние чувства. Ты мне чужая и навсегда останешься чужой».

И больше он никогда не обмолвится с нею ни словом. Уедет отсюда навсегда, и сейчас же, потому что отца он тоже не хочет видеть. Как он мог покрывать вранье матери и молчать!

Вот она родительская любовь, черт бы ее побрал! Только подумать, как близка была последняя черта, ведь там, во Франции, он уже давно хотел покончить с собой. Тогда его удержало только желание выполнить последний долг по отношению к Марысе. Поэтому он ждал, поэтому возвратился сюда…

— Наверное, Бог руководил моими поступками…

Лешеку вдруг показалось, будто он проникает в тайну своего предназначения, будто ему предопределено свыше испытать большое, безмерное счастье. Грандиозность этого счастья он никогда не смог бы оценить по достоинству, если бы не страдания, если бы не безграничное отчаяние, которое отравой пропитало его душу.

И он подумал: в жизни ему постоянно сопутствовали радости, успех, благополучие. Он воспринимал все это как норму, как принадлежащую ему собственность, но не припоминал, чтобы хоть раз почувствовал благодарность, чтобы пробудилось в нем желание внести в обычно произносимую молитву хоть бы один благодарственный вздох. Неужели нужно пройти сквозь тяжкие испытания, чтобы научиться ценить то, что даруется Господом?.. Чтобы понять ценность этого дара, заслужить его? Чтобы созреть до такого счастья?..

Так он думал, пока мысли, как у него бывало всегда, не находили выхода в действии. На первом повороте под крестом он остановил коней так резко, что те задними копытами зарылись в снег, бросил вожжи кучеру, выскочил из саней и преклонив колени и обнажив голову, устремил свой взгляд на маленькую фигурку Христа, вырезанную из жести и почерневшую от ржавчины:

— Спасибо тебе, Боже, спасибо тебе, Боже!.. — повторял он.

Он всегда считал себя верующим. С самого раннего детства его воспитывали в религиозном духе. Он не отличался особым рвением, но не забывал минимум обрядов, практикуемых в костеле, поэтому молитва под крестом на перекрестке для него самого стала откровением. До сего времени он не знал, что такое молитва и какое глубокое облегчение она может принести.

Когда он снова сел в сани, то почувствовал внутреннее успокоение и просветление. Смягчились мысли о поступке матери, проснулась рассудительность, и одновременно усилилось ощущение счастья, которое его ждет.

Через Радолишки Лешек промчался галопом и свернул на дорогу к мельнице Прокопа. Уже опустились ранние зимние сумерки, когда кони остановились возле мельницы. У входа стоял работник Виталис.

— Здесь ли живет панна Вильчур? — обратился к нему Лешек.

— Кто это?

— Панна Вильчур.

— Не знаю такой. Может, это панна Марыся?

— Да, да! — Лешек выпрыгнул из саней. — Так где же панна Марыся?

— А она пошла в город. Едучи из Радолишек, вы должны были ее встретить.

— Не встретил. А скоро она возвратится?

— Наверно, скоро.

— Так я подожду.

Из двери высунулась голова Зони.

— Если вы хотите подождать, так, может, удобней будет в комнатах или, может, в пристройке, у Марыси… Проходите, пожалуйста, сюда.

Она вытерла фартуком руки и проводила Лешека в пристройку, нашла спички и зажгла лампу. Он осмотрелся вокруг. Комната была бедной, но чистой.

— Марыся, наверное, скоро придет. Она в город пошла, — начала разговор Зоня. — А пан инженер, я вижу, совсем выздоровел, слава Богу.

— Выздоровел.

— Это настоящее счастье. Когда пана инженера и Марысю сюда привезли, страшно было смотреть. Столько крови, что упаси Боже! Уже и молитвы по умирающим читали. Конец, если бы не Антоний! Не стоит даже и говорить, — она убедительно махнула руками.

— Какой Антоний? — заинтересовался Лешек.

— Антоний Косиба, знахарь, который тут живет.

— Живет здесь?

— Ну да, а где? Сейчас-то он в тюрьме, но живет здесь и сюда вернется. Вот здесь, на этой лавке, он спасал пана инженера. Склеивал, сшивал, — захохотала Зоня. — Пятна от крови мне пришлось стеклом выскребать, не поддавались. А ее, Марысю, на этом столе ремонтировал. С вами было плохо, ну а с ней даже надежды никакой не оставалось. Она и не дышала уже. Кости в мозг вошли. Доктор, когда забирал пана в машину, говорил, что ей уже капут. Для этой бедняги, говорил, только гроб, а жаль, говорил, потому что красивая. По правде говоря, никто уже не думал, что она через неделю оживет. Антоний даже чемодан с этими медицинскими приборами украл, чтобы ее спасти. Днем и ночью сидел около нее. Сам уже не знал, что делать, даже овчара из Печек просил позвать, чтобы порчу снял. А она все равно как мертвая. И, наконец, когда я зарезала белую куру под окном, так сразу дело пошло на поправку.