Знаки и чудеса

Сенсационные находки этих лет, которые мы в общих чертах перечислили выше, а также все яснее выявляющаяся тесная связь между ассирийскими древностями и новонайденными памятниками вызвали целое нашествие путешественников и экспедиций в Малую Азию. А это в свою очередь привело к новым ценнейшим находкам. Англичанив сэр Вильям Рамсей, немцы Карл Хуманн и Отто Пухштейн, австрийцы Феликс фон Люшаи и граф Ланкоронски, француз Шантр и американец Вольф нашли новые скульптуры в надписи. Прошло всего лишь 30 лет со времени открытия Хаматского камня, но оно казалось уже таким далеким. И когда немецкий ученый Леопольд Мессершмидт выпустил в 1900 году свой «Corpus Inscriptionum Hettiticarum», он уже смог собрать, тщательно просмотреть и образцово издать в нем около ста надписей, в том числе 37 больших текстов немалой Азии и северной Сирии (благодаря последующим дополнениям и восстановлениям число их было доведено до 42).

Это собрание надписей вызвало среди представителей ученого мира подлинное соревнование за более глубокое проникновение в тайны памятников, дешифровку письменности и объяснение языка.

Впрочем, следует отметить некоторый прогресс в данной области и в период, предшествующий этому всеобщему натиску. Так, французский исследователь Ж. Менан в 1890 год) открыл, что рисуночный знак, которым начинались многие надписи и который изображает человека, указывающего на самого себя, означает «я» и соответствует подобному же египетскому иероглифическому знаку. Сейс, между прочим, полагал, что изображенный в знаке человек показывает на свой рот и сам знак означает «я говорю» или, в третьем лице, «он говорит».

Немецкий ассириолог Пайзер в 1892 году также внес свою лепту в общее дело дешифровки, сообщив в своей вообще довольно неудачной книге, что им опознаны словоразделитель  и знак , который мог указывать на наличие идеограммы.

Рис. 56. Иероглифический знак «я» в египетской и хеттской иероглифических письменностях

Но еще прежде чем появился мессершмидтовский «Corpus», на великий призыв к совместному наступлению на всю письменность хеттов и к раскрытию ее тайны в Германии горячо откликнулся один человек, большое влияние которого окажется на всех дальнейших исследованиях, и скажется в двояком смысле. В ранние годы он сообщил этим исследованиям импульс самого решающего значения, но зато его более поздние работы стали помехой, на десятилетия затормозившей дешифровку. Его высказывания о коллегах и их трудах, изобиловавшие личными выпадами, привели к ученому спору, по ожесточению и запальчивости участников сравнимому, пожалуй, с учеными распрями XIX века.

Петер Йенсен был последним представителем славного поколения немецких ассириологов. Сын фризского пастора, он прошел такой же путь, как и почти все ориенталисты его времени: от теологии, изучение которой Йенсен начал в Берлине, к востоковедению. В 1880 году он стал доцентом, в Страсбурге, в 1892-м был приглашен в качестве профессора в Марбург, где свыше 40 лет и протекала его деятельность. Один из учеников великого Эбергарда Шрадера, он вскоре сам стал великим для молодого поколения, а влияние его личности и учебной деятельности прослеживается до 1940 года

Йенсен был стопроцентным ассириологом и заслужил арочную славу работами о космогонии вавилонян и обработкой древних эпосов и мифов в «клинописной библиотеке»[60]. Значительным трудом, в котором, по его собственному мнению, он достиг вершины своей деятельности, были два толстых тома «Эпоса о Гильгамеше в мировой литературе». Здесь он пытался доказать, что почти все историческое повествование израильтян в том виде, как оно записано в Библии, является местным, израильским вариантом мифа о Гильгамеше и что к этим же израильским сказаниям о Гильгамеше восходят сообщения Евангелия об Иоанне Крестителе, Иисусе и Павле, а кроме того, большая часть греческих сказаний, сказания римлян царской эпохи, традиции о Мухаммеде и Будде, равно как северные саги и индийский эпос! Понятно, что теория Йенсена вызвала резкие возражения, а всеобщая перепалка в свою очередь привела к тому, что сам он стал замкнутым, упрямым и крайне нетерпимым — одним словом, он приобрел такую черту в характере, при знакомстве с которой многие его коллеги приходили к мысли, что им нанесли оскорбление.