Знаки и чудеса

Этот климат оказал настолько сильное воздействие на юного Мериджи, что по окончании первой мировой войны молодой студент уже изучает классическую филологию, в особенности греческий язык, и готовит к защите работу по сравнительному языкознанию у ныне покойного санскритолога Л. Суали. Последний побудил Мериджи разобрать в диссертации весьма спорные тогда вопросы, связанные с ликийским языком, и указал ему дорогу к Древнему Востоку. Именно в это время, когда Мериджи получил от Суали «путевку» в Малую Азию (Ликия — это местность, расположенная на юге Малой Азии), его преподаватель по древней истории Пл. Фраккаро приступил к чтению курса лекций о хеттах.

Они рассматривались тогда как то самое железо, которое «следовало ковать, пока оно горячо». Дешифровка Грозного, только что ставшая известной, все еще находилась в центре самых жарких споров. Но если хеттскую клинопись все же дешифровали, то этого отнюдь нельзя было сказать о хеттском иероглифическом письме. К нему и обратился Пьеро Мериджи. Как он сам позднее отмечал, он сделал это, во-первых, потому, что изучение ассириологии, неизбежное при исследовании хеттской клинописи, было в. Италии недоступно. Однако, думается, прежде всего его манили здесь таинственные, неведомые дали. После окончания высшей школы Мериджи в течение года работал учителем гимназии, а затем отправился преподавать итальянский язык в Гамбургский университет. Там его ожидал круг не слишком обременительных обязанностей, так что у него оставалось время для самостоятельной работы, и там же, при научной поддержке со стороны именитых ученых, он внес свой важный вклад в дело дешифровки хеттских иероглифов — работа, которая уже одна создала ему имя в филологии.

«Я принялся прежде всего за иероглифы». При этом, помня о некоторых своих предшественниках, Мериджи исходил из исследования системы письма. В сентябре 1927 года его тщательные изыскания привели к результатам, которые он счел достойными широкого опубликования. В начале марта 1928 года Мериджи посетил в Берлине Г. Ехелольфа, и тот подтвердил, что открытые им явления находят параллели в клинописном хеттском. Воодушевленный этим, Мериджи выступил со своей работой перед общественностью. «Когда в 1928 году молодой итальянский лингвист объявил о своем намерении включить в повестку дня ежегодного собрания немецких ориенталистов в Бонне новое «предварительное исследование» к дешифровке этой письменности (хеттских иероглифов. — Э. Д.), по крайней мере один человек, автор настоящих строк, более чем с недоверием отнесся к новому смелому предприятию»[70], — писал в 1939 году, вспоминая это событие, И. Фридрих. Однако вскоре же оказалось, что недоверие было необоснованным, и гот же самый И. Фридрих открыл молодому итальянцу доступ в ведущий немецкий «Журнал по ассириологии», где и вышел в 1930 году его прочтенный в Бонне доклад. В нем Мериджи с особым вниманием рассматривает принципиальные вопросы. Он проводит статистическое исследование употребления основных знаков, изучает их положения внутри границ, обеспеченных словоразделителями, и их соединение с «шипом». Мериджи пытался здесь же определить природу знаков (звуковые это знаки или идеограммы). В чтении он в основном примыкал к своим предшественникам и находился в плену ошибочных представлений Йенсена, так что даже не отважился отвергнуть его чтение «Сиеннес». Однако в конце своей статьи он все же оповестил: «В качестве существенной составной части этой работы я считаю необходимым в заключение добавить сообщение о том, что в одной определенной группе знаков я, как полагаю, установил слово «сын»[71].

Кто помнит, с чего начал Гротефенд, тот, пожалуй, сумеет оценить возможности, которые таило это открытие: здесь и новый взгляд на синтаксическое членение языка, и прежде всего выяснение исторических фактов огромной ценности — ведь тем самым чтению поддавались целые генеалогии. А это значило, что теперь, уже на деле, можно было установить в правильной последовательности имена династов из Каркемыша, Хаматы и Мараша. В свою очередь последнее обстоятельство делало возможным сравнение их с хронологическими рядами правителей, добытыми из клинописных текстов, и создавало условия для уверенного прочтения царских имен.