Знакомое лицо (сборник)

Задержался он дольше всего на биографии Пирогова, рассказал даже почти что анекдотичную историю о том, как молодой Пирогов в середине этого вот, девятнадцатого, столетня явился в Париже к знаменитому французскому хирургу Альфреду-Арманду-Луи Вельпо, чтобы познакомиться с его работами по анатомии.

— Я из России, врач,— представился Пирогов.— Приехал в ваш великий город поучиться...

— О,— сказал Вельпо.— Очень приятно. Но был ли смысл вам ехать из России изучать анатомию, если у вас есть дома... Пирогов?! Я только что познакомился с его анатомическими работами. Это восхитительно! Я был бы счастлив сам поучиться у него...

Пирогов смутился.

— Не хочу вас интриговать, профессор. Вероятно, вы говорите обо мне. Это моя работа,— кивнул он на книгу, лежавшую у Вельпо на столе.— Моя фамилия Пирогов. Я не успел назваться.

— ...Лично я против всех видов идолопоклонства,— вдруг как бы признался профессор Салищев.— Я не считаю, что в мире могут быть вечные авторитеты, поскольку мы знаем, что все течет и развивается. Иначе говоря, я против незыблемых фигур в историческом пространстве, против идолов, способных порой незыблемым своим авторитетом затруднять или даже тормозить развитие. Но Пирогов в нашем деле такая величина, которая, мне думается, еще долго будет привлекать к себе всеобщее внимание и уважение. И мне хотелось бы, чтобы вы вгляделись и вдумались в жизнь этого человека, если окончательно изберете врачебное поприще...

«Значит, профессор считает, что все это еще не окончательно? — удивился Бурденко.— Значит, мы, по его мнению, не избрали еще...»

— Пирогов— продолжал профессор,— это как бы олицетворение постоянного, напряженного труда и неугасимой мысли, причем труда бесстрашного и мысли всепроникающей. Вдумайтесь, пожалуйста, хотя бы в такой факт. За четырнадцать лет своей профессорской деятельности Пирогов вскрыл двенадцать тысяч трупов и подробнейше описал каждое из вскрытий. Это, повторяю, только за четырнадцать лет. А сколько он вскрыл покойников и произвел операций над больными за полвека своей деятельности? Вдумайтесь, пожалуйста, вдумайтесь как следует и вообразите, что такое вскрытие. Постарайтесь представить себя у постели тяжелобольного, в больничной палате, где в наших условиях непривычного доктора может стошнить даже от самого воздуха, до крайности спертого и пронизанного тяжкими запахами. Вообразите, что вы держите в своей руке костлявую, холодеющую руку умирающего. Вообразите, если можете, себя на войне среди раненых, взывающих к вашей помощи. Да что проще, представьте себя среди обыкновенных больных, каждый день доверяющих вам свою жизнь, верящих в вас, надеющихся, что вы исцелите их.

Бурденко неотрывно смотрел на профессора, и ему казалось, что профессор поправляет очки, чтобы вглядеться в каждого студента: хорошо ли они понимают все, о чем он говорит.

— Впрочем, вам все это еще трудно представить. Надо стать врачом, надо пройти хотя бы часть путей и троп, пройденных, например, Пироговым, чтобы вообразить в полной мере подвиг его жизни. Конечно, не каждый из нас, даже далеко не каждый,— подчеркнул профессор,— способен взобраться на такую высоту всемирной славы, на какую поднялся наш земляк Пирогов, но следовать его принципам — его безукоризненной честности, его бесстрашию в труде, его неутомимости, его страстному стремлению понять человека — обязан, по-моему, каждый из нас...

Бурденко обратил внимание на то, что профессор дважды повторил это «из нас» не «из вас», а «из нас»,— как бы приближая этим студентов к себе, к своей профессии.

— Хотя, конечно, не стоит излишне преувеличивать наше дело,— сказал профессор.— Мне кажется, любого человека, не очень глупого, не явного олигофрена можно обучить врачеванию и выдать ему диплом врача. Но, чтобы стать настоящим врачом, требуется призвание. Именно призвание поможет преодолеть все невзгоды в труде. Именно призвание заглушит неприятные запахи от язв и смрад от трупа, который надо изучать. Именно призвание сообщит потом радость познания и открытий. Но если вы не почувствуете призвания, если вас устрашит предстоящий труд в этой постоянной сфере страданий, мой совет вам, коллеги: уходите. Уходите, пока не поздно. Иначе вы принесете не пользу, а вред. И немалый. И постоянно будет висеть над вами проклятие тех, кого вы станете пользовать. Мой совет вам, коллеги, еще раз повторяю: уходите!

«Уходите!»

Это прозвучало для Бурденко как изгнание нечестивых из храма.

Деликатный этот профессор вдруг как бы изменился на глазах у всех.