Знакомство по объявлению

В первые же дни июля, проводив торопливо собиравшегося Поля, с раннего утра настраивавшегося на целый день борьбы, на протяжении которого одни дела немедленно сменялись другими, а иногда наслаивались одно на другое — скотина, машины, сенокос, — Анетта, все еще продолжавшая изумляться работоспособности Поля и крестьянскому труду вообще, для нее совершенно незнакомому, с его запахами и приемами, с его изматывающим ритмом, с его постоянством, и смертельной усталостью, и благословенным отдыхом, и неожиданными радостями, — каждое утро Анетта, пока Эрик спал за перегородкой в своей спальне, вставала к окну и созерцала открывавшийся за ним вид. Еще в Невере Поль несколько раз повторил это слово — вид. И с самого Невера она пребывала в предвкушении, торопясь поскорей узнать, что же это будет за вид, заранее догадываясь, что ее ждет нечто необыкновенное, не имеющее ничего общего с блеклым фасадом и крышей дома, окаймленного ровно подстриженной изгородью из туи, что стоял на другой стороне улицы, где они жили в Байоле. Она изучала окрестности. Подолгу стояла, неподвижно замерев, забыв об остывшем кофе в полосатой чашке на столе. Она многое узнавала впервые. Узнавала, как заря пробуждает к жизни каждый предмет, один за другим, вначале легонько касаясь его, затем окружая светящимся нимбом и наконец захватывая целиком; словно зачарованная, она смотрела на луга, деревья, синюю ленту дороги, узкие извилистые тропки, величаво-медлительных коров и по-утреннему неуклюжие трактора, в первых солнечных лучах отсвечивавшие красным.

В эти самые первые дни знойного июля она сердцем почуяла, что должна остаться здесь и безропотно ждать, пока не пройдет страх. Пусть она ничегошеньки не знала ни об этих дорогах, ни об этих лугах, заросших буйными травами, — она больше не говорила «поля», потому что полей не было, местные крестьяне ничего не сеяли; она сама объясняла Эрику, что здешние почвы благодаря ныне угасшим вулканам отличаются исключительным плодородием и питают могучие травы. Посадки никогда не поливали — это не требовалось. Да, все здесь было по-другому. Изобилие окружающей природы поражало Анетту и подавляло ее, хотя у себя на севере, в прошлой жизни, ей приходилось видеть кукурузные поля, тянувшиеся по обочинам дорог; при взгляде на мощные стволы, похожие на солдат в тесно сомкнутом строю, ее порой охватывало мимолетное ощущение мелкости, незначительности человеческого существования. Она стояла у окна и обводила взором — словно вела пальцем по картине — изгибы теней, притулившиеся к деревьям, названия которых она не знала. Нет, она не станет спрашивать их у Поля; она не школьница, и не гостья, приехавшая навестить дальнюю родню, и не любознательная туристка, решившая посвятить отпуск изучению местной экзотики, включая ее флору, фауну и аборигенов. Она приехала сюда, чтобы жить, чтобы постараться начать все сначала. Поэтому она будет терпеливо ждать, пока Поль сам не посвятит ее во все, что ей нужно знать, — ненавязчиво, как бы мимоходом, без всяких поучений.

Ей понравилось название фермы — Жаладис; от него веяло детской сказкой; оно казалось немного старомодным и добрым и как нельзя лучше подходило к тому, что Поль рассказывал о Мишеле, родившемся в Жаладисе, его жене Изабель и их дочери, обо всем их семействе. Крыши Жаладиса служили своего рода вехой на фоне безмерного горизонта, состоявшего из неба, плоскогорий, леса и лугов; отныне ей придется жить лицом к лицу с этим горизонтом; окружающий пейзаж свободно проникал в комнату Поля через три голых окна, не давая очухаться, всю ее занимал собою, лепил ее по своей великанской мерке. Одна, без Поля и Эрика, встречая перламутровую июльскую зарю, Анетта пыталась сопротивляться бушевавшему вокруг зеленому безумию, приглядывалась к нему и запоминала его очертания — хотя бы для того, чтобы не дать пожрать себя этим древним силам, чересчур — она чувствовала это — огромным для нее, тридцатисемилетней жительницы севера, исторгнутой маленьким городком, не слишком-то крепкой и явившейся сюда безоружной, без доспехов и защитного панциря.