Знамение

Она вспомнила Тору дочь Эльвира, у которой отобрали ребенка, но теперь, когда в стране было введено христианство, «выносить» ребенка считалось беззаконием. И все-таки они захотят отобрать у нее ребенка, если только Кальв не прогонит ее вместе с ним со двора, на все четыре стороны. А если он и оставит ее при себе, то только затем, чтобы наказать, как это сделал отец Эльвира с Торой.

И она снова подумала о ребенке: возможно, у него будут такие же черные, как и у Сигвата, волосы, а мечтательные глаза будут видеть картины, которые никто больше не видит… Ребенок Сигвата… Она не смела додумывать эту мысль до конца.

Но она взяла себя в руки. Если она хочет выпутаться из этой истории, ее мысль должна быть ясной, как никогда.

Во-первых, сказала она самой себе, склонившись над изгородью и погладив за ухом блеющего ягненка, этот ребенок с таким же успехом может быть и от Кальва.

И почему кто-то должен подозревать ее? Если не считать слухов после смерти Эльвира, которые вскоре оказались ложными, о ней — и она это знала — никто ничего подобного не болтал. Эльвиру она была верна все прожитые с ним годы. Кальву тоже, хотя он и бывал долгое время в походах. Что же касается Сигвата, то люди считали, что она с ним чересчур сурова.

Если она будет вести себя так, чтобы не вызвать ни у кого подозрения, есть все основания для того, что никто, даже Кальв, не подумал, что здесь что-то не так.

Но что, если ребенок будет похож на Сигвата?.. Она гнала прочь эту мысль.

Главным для нее теперь было вести себя так, чтобы все думали, что это ребенок Кальва. И она попыталась представить себе, что бы она испытывала при этом.

Слишком радостной казаться не стоило, подумала она; все знали, что отношения между нею и Кальвом не из лучших. И она решила рассказать кому-нибудь об этом; тому, кто не умеет держать при себе тайны и у кого нет особых причин для скрытности.

Она реши поговорить с Рагнхильд; она знала, что если попросить ее никому не рассказывать об этом, то вскоре весь двор будет в курсе дела.

И когда Сигрид направилась на кухню, блеянье ягнят уже не казалось ей таким жалобным.

И через несколько дней девушки уже начали с улыбкой посматривать на нее. Но когда Гюда дочь Халльдора спросила ее об этом напрямик, она ответила лишь, что пока еще рано говорить что-либо наверняка.

Кальв был в Англии не долго; и он вернулся домой к празднику Иоанна[13]. Никогда его не встречали домочадцы с такой затаенной радостью.

Даже Сигрид была как-то по-особенному мягка с ним, чего никогда раньше за ней не водилось.

Он рассказывал не очень много о своем посещении короля Кнута, зато привез от короля подарки.

И только когда они с Сигрид остались одни, он сказал, что король пообещал ему титул ярла и власть в Норвегии, если он защитит страну от короля Олава.

— Он считает, что для Хакона лучше иметь власть в Англии, — сказал Кальв. — Он думает, что ярл раскаивается в том, что нарушил свою клятву, и если король Олав вернется обратно, Хакон тут же перейдет на его сторону.

Потом Сигрид рассказала о приезде Сигвата и его намерении переговорить с Кальвом, упомянув о том, что Сигват считает пустыми обещания короля Кнута. И она сказала также, что он того же мнения о Хаконе ярле, что и король.

— Значит, король говорил о ярле правду, — сказал Кальв.

И когда Сигрид сказала, что ждет ребенка, он чуть не запрыгал от радости, словно юноша.

— Вот видишь, Бог милостив, — сказал он. — Он снова хочет дать нам радость, после того как мы потеряли твоих сыновей.

Сигрид никогда не чувствовала себя более ничтожной.

В последующие дни, наполненные его трогательной заботой о ней, ее самобичевание становилось все сильнее и сильнее.

Но очень скоро она взбунтовалась против этого чувства вины. Почему она должна быть виноватой одна?

Но хорошенько все обдумав, она решила, что Кальв должен быть в высшей степени благодарен судьбе за то, что случилось. Она вспомнила, как воспринял Эльвир первое посещение Эгга Сигватом.

Но Кальв ничего не понял, когда Сигват гостил у него; он попросту толкнул их в объятия друг друга, позволив им отправиться одним в кладовую, чтобы посмотреть сотканные ею вещи.

И почему она должна чувствовать вину перед Кальвом? Он был более чем рад тому, что у нее будет ребенок, и если все будет хорошо, он будет считать ребенка своим. Какой вред ему принесет то, что он не знает, как обстоит все на самом деле.

Кстати, не ее вина в том, что произошло между нею и Сигватом. Во всем этом виновен Сигват; он дал клятву и нарушил ее.

Сигрид окружила себя этим чувством собственной невиновности, словно крепостной стеной. И с каждым днем она чувствовала себя все более и более спокойно.

Но все-таки она не могла отделать от чувства того, что вела себя недостойно по отношению к Кальву; это ее раздражало: это чувство было подобно изменнику за ее крепостной стеной.

Однажды вечером, когда они с Ингерид дочерью Блотульфа сидели и болтали о прошлом, в защитное чувство Сигрид был забит первый клин.

Ингерид вспомнила об их давнишнем разговоре в хлеве, в Хомнесе.