Знамение пути

Волкодав тем временем укладывал свой заплечный мешок, дивясь про себя: сколько книг было в обширной храмовой библиотеке, а самым последним – он даже задержался ради него на два дня в опостылевшей крепости – выпало дочитывать творение пакостника Кимнота. Самое же поганое, что зловредный Кимнот так и не привёл нигде напрямую никаких слов Тиргея, видимо из опасения, что разница в познаниях сразу сделается для всех очевидна. «Что сделать с тобой, гнида ты этакая, если когда-нибудь поймаю? – возвращая книгу хранителю, мысленно обратился венн к придворному звездослову, погубившему человека несравнимо учёнее и лучше себя. – Взять голову оторвать, как мы крысам на руднике отрывали?..»

И, похоже, немалое напряжение духа сопровождало эту не высказанную вслух угрозу, потому что в ушах Волкодава вдруг с удивительной отчётливостью отдался голос Тиргея, словно бы донёсшийся сквозь годы и разделявшую их границу жизни и смерти: «Нет, брат мой! Хватит уже и того, что я вышел биться с Кимнотом оружием разума, а он против меня употребил оружие власти. Ещё не хватало, чтобы теперь ты против него употребил оружие силы! Я и сам, откровенно признаться, рад был бы ему шею скрутить, но что этим докажешь? И особенно – людям, которые прочли его сочинение и нашли его убедительным? Подобного проходимца можно уничтожить лишь одним способом. Имей я возможность, я написал бы книгу. Такую, чтобы все воочию увидели истину и посмеялись над самоуверенным лжеучёным, а потом крепко позабыли, кто он был таков и как его звали…»

Да, именно этих слов следовало бы ожидать от Тиргея… не смешайся его прах давным-давно с камнями и песком рудничных отвалов. Всё было на месте, даже сипящая одышка каторжника, отравленного неосязаемым ядом подземного озера. Написать книгу. Как просто. Самое, стало быть, естественное дело… Это при том, что Волкодав до сих пор ещё не вполне свыкся с чудом – возможностью через посредство покрытых буквицами страниц причащаться мыслей и чувств людей, никогда им не виденных, а то и вовсе умерших прежде, чем он родился на свет. Теперь он начинал понимать: большее и главнейшее чудо были сами люди, для которых очинить перо и засесть покрывать письменами лист за листом казалось столь же естественным, как для него самого – вытягивать из ножен меч. Или, вот как теперь, без устали шагать по дороге…

«Наставник… – в последний вечер перед расставанием обратился к нему Клочок. Он упрямо продолжал называть Волкодава Наставником, как будто от этого что-то зависело, и звучали в его голосе неуверенность и тоска. – Вот дом, полный светильников, – продолжал младший Волк. – Они кажутся яркими, пока стоит ночь. Но стоит заглянуть в двери рассвету, и сразу становится понятно, какое жалкое дают они пламя и как оно нещадно коптит… Это я к тому, что на свете пруд пруди называющих себя учителями, но немного среди них настоящих… Как мне сделаться настоящим, Наставник, как мне стать подобным тебе?»

Вот тут Волкодав, не слишком привыкший копаться в собственных ощущениях, едва ли не впервые в жизни явственно понял, что имеют в виду люди, когда говорят: хоть смейся, хоть плачь. Он сам-то себе не особенно нравился – и вот тебе пожалуйста: его спрашивали, как стать таким же. Да ещё величали гордо и знаменито: истинным Наставником. Да, парень… так уж получается – придётся теперь тебе каждый день самому отвечать на вопросы. Теперь, когда ты только-только разохотился их задавать…

«Не стремись стать как я, – сказал он Клочку. – Будь собой. Я что, я всего лишь человек, зачем мне подражать? Лучше к Небу тянись».

«Но смогу ли я действительно чему-то учить… Моё кан-киро так несовершенно…»

…рядом с твоим, хотел добавить Волк, но вслух не выговорил – сказал глазами. Волкодав понял его. И усмехнулся в ответ:

«А кто совершенен? Ты ещё выучишься всему, чего тебе сейчас не хватает. У тебя есть главное: ты обрёл Понимание. А значит, сумеешь и другим указать к нему путь. Не забывай только, что у каждого этот путь свой…»

Клочок довольно долго молчал, по обыкновению упрямо насупившись. Со стороны могло показаться, будто он не понял сказанного бывшим Наставником, а если и понял – то никак не желал принимать. Волкодав знал, что неприятие это кажущееся: такое уж было у Волка обыкновение переваривать услышанное, расставляя по порядку на полочках памяти.

«Куда же ты отправишься, Наставник?» – спросил он затем.