– Я хотел бы отблагодарить тебя, господин мой, – сказал ему венн. – Если позволишь, я бы подновил конуру твоего пса.
Он боялся, что Панкел усмотрит в его предложении намёк на скверное хозяйствование и затаит обиду, но этого не случилось. Синий Лёд, казалось, сперва просто не понял, о чём говорил его гость. Но потом понял и фыркнул:
– Конуру?.. У тебя что, железные штаны с собой приготовлены?.. Прошлой осенью купцы ехали, один возчик на спор с кнутом к нему сунулся, так еле отбили!
– Значит, тем более незачем такому славному псу в рассохшейся конуре жить, – сказал Волкодав. – Может, дашь мне несколько досочек, если я смогу с ним поладить?
Шамарган, помнивший, как ластился к венну свирепый Мордаш, криво усмехнулся, но ничего не сказал, а Панкел досадливо отмахнулся:
– Если вправду поладишь, так хоть совсем его забирай. Я такого сторожа, который чужим готов руки лизать, всё равно не стану кормить.
Волкодав подумал о том, как отправится путешествовать дальше вдвоём со старой, ничему не обученной, но зато чудовищно злобной и всё ещё очень сильной собакой. Эта мысль позабавила и порадовала его. Он повернулся к Панкелу, желая поймать того на слове и пообещать, что завтра с утра непременно «попробует» мирно договориться с несчастным, озверевшим от цепной жизни собратом…
…И вот тут-то яркие краски догоравшего над лесом заката померкли сразу и полностью, словно смытые мутной серой водой. А потом серое начало столь же стремительно расслаиваться на тускло-белые проблески и непроглядные, куда плотнее ночных, чёрные тени. Волкодав успел понять, что это произошло неспроста. Ореховый привкус ещё чувствовался во рту, только теперь он казался отвратительным и тошнотворным. И ещё было ясно, что нынешнее несчастье не рассеется ни само по себе, ни от прижимания руки к закрытым глазам, ни даже от вспышки яростного непокорства. А тело довершило начатое движение, и Волкодав, повернувшись к Панкелу, увидел направленный на него взгляд – пристальный, расчётливый и холодный.
Панкел, кажется, ждал, чтобы его слишком доверчивый гость тихо осел наземь и безвольно обмяк, но ему суждено было весьма удивиться. Волкодав начал вставать. Тело никак не желало слушаться, ему хотелось свернуться калачиком на уютной тёплой земле и заснуть… крепко заснуть… но воля ещё жила, и тело было вынуждено подчиняться. Шаг. И ещё шаг. Как тяжело…
И ещё шаг. Туда, где захлёбывался бешеным лаем, рвался с цепи сторожевой пёс.
Двое предателей видели, как венн неверными руками шарил у пояса. Неужели он ещё и оружие пытался достать?!.
Панкел справился наконец с изумлением, подскочил к Волкодаву и намерился схватить. Шамарган, дёрнувшийся было с ним вместе, в последний миг передумал, остался стоять у двери – да и правильно сделал. Потому что человек, которому полагалось бы лежать бессмысленным мешком, если не вовсе испустить дух от лошадиной дозы отравы, сделал движение, и хозяин двора, странно хрюкнув, растянулся на земле. Волкодав продолжал идти. Ему казалось, он продирался сквозь сгустившийся воздух, словно сквозь липкую болотную жижу, не дающую ни плыть, ни идти.
Жаркое дыхание, вылетавшее из собачьей пасти, коснулось руки.
Кобель буквально выл, до предела натягивая цепь, и так рвался навстречу, что сотрясался амбар, к свае которого была прикована цепь. Болотная жижа становилась всё гуще, тело совсем отказывалось повиноваться, и гаснущее сознание уже не могло его направлять.
Спустя некоторое время Шамарган снова приоткрыл калитку и тихо посвистел в темноту. Почти сразу раздался такой же тихий ответ, потом прошуршали шаги, и во двор вошёл Избранный Ученик Хономер и с ним трое храмовых стражников, все как на подбор – кряжистые, дюжие и неболтливые мужики, очень похожие между собой.