Знамение пути

Тут уж никто не стал хохотать. Угроза на самом деле была страшная. Тяжесть кунсовой руки никакому сомнению не подлежала. Как и то, что на сына он её поднимет без особых раздумий. Кто-то даже потянул Винитара за руку, побуждая подчиниться и сесть, но мальчишка, понимая, что отступать некуда, руку выдернул. Он знал: если сейчас пойти на попятный, о воинском достоинстве можно будет больше не помышлять. Лучше сразу переселиться в жилища рабов, пасущих стада. Как ему потом говорили, он стал белей овечьего сыра, лежавшего на столе. Он сказал:

«Коли так, значит, мне останется только обратить против Аптахара непроизносимые речи. И тогда пусть он либо убьёт меня за них, либо признает, что он и есть таков, как я стану о нём говорить, и уберётся с этого острова навсегда!»

После таких слов все разговоры за столом быстро замолкли. Люди окончательно поняли, что потешаться над мальчишеской выходкой сына кунса им не придётся. Непроизносимые речи были ритуальным злословием, редко употребляемым из-за своих страшных последствий: оттого их так и называли – непроизносимыми. Мужчина объявлялся в них не-мужчиной-не-женщиной, созданием, не имеющим естества, а значит, не способным к правам и обязанностям, присущим полноценному человеку, к какому бы полу тот ни принадлежал. И это была не обычная, каждодневно звучащая ругань, подразумевающая женское распутство или ущербность мужского достоинства. Что ругань? Отведя душу, оскорбитель и оскорблённый порою отправляются вместе пить пиво. Это же были древние, самим временем отшлифованные слова, ничего бранного вроде бы не содержавшие, но, будучи произнесены, они не развеивались по ветру, как простая изустная мусорщина, но оставались грозно висеть над человеческими головами, не допуская ни выкупа, ни словесного примирения, и в отплату за них испокон века принималось только одно – смерть.

Вот какое поистине последнее оружие пустил в ход доведённый до крайности Винитар. Все стали смотреть на кунса. И кунс, подумав, вынес, пожалуй, единственный приговор, который ему оставался.

«Я не допущу, чтобы из-за прихоти балованного сопляка кров и очаг моих предков осквернили непроизносимые речи, – сказал он, с нескрываемым отвращением глядя на сына. – Ладно, будет тебе твой поединок. Чего доброго – поумнеешь!»

«…Или помрёшь, невелика будет потеря», – почти наверняка добавил он про себя. Однако то, что не высказано вслух, навсегда остаётся в области предположений. Тут люди могут только гадать.