Знаменитость

Потом Томашевская вернулась петь к микрофону. А я остался сидеть в ауре блаженства. Потому что знал — сегодня самый везучий день в моей жизни. Я не сомневался, что сегодня Ева — моя. И имел тому тайное подтверждение — она недвусмысленно провела под столом ногой вдоль моей ноги. Причем сделала это дважды! Официант выбился из сил, обслуживая все наши заказы. А я заторможенной от алкоголя головой пытался сообразить — куда же можно повести такую роскошную женщину на ночь?

Но в этот момент в зале раздался шум. У входа кто-то скандалил. Головы повернулись в ту сторону. Отругиваясь от швейцара, в ресторан не вошел, а скорее влетел человек, одетый во все белое!

В Советском Союзе было не принято носить белые костюмы. Не сказать, чтобы это было противозаконно, но такой шик в одежде отдавал вызовом обществу и всей системе. Довольно рискованная штука. Их не шили и нигде не продавали. Но этот тип не просто был одет в элегантную белую тройку. Еще и шелковый белый шарф венчал вызывающую роскошь, небрежно заброшенный за плечо.

— Алеша!.. Алеша!.. — пронесся по залу шепоток.

— Алешка, черт! — воскликнула, забыв про микрофон, Ева Томашевская, прервав песню на полуслове.

Тип в белом костюме танцующей походкой лавировал в тесноте облепленных посетителями столиков. Чувствовалось, что он здесь свой и знаком половине завсегдатаев. Когда он проскальзывал мимо нас, я успел разглядеть, что этот Алеша высок ростом, худ и сутул. На вид — лет сорок. Жидкие и длинные прямые волосы были зачесаны назад, открывая залысины, как у секретарей обкомов КПСС из старых фильмов. Его худое лицо выглядело бы классически некрасивым, если бы не потрясающая улыбка, растягивавшая рот практически до ушей.

— Этого пижона я здесь раньше не видел, — небрежно бросил Валет.

— Вы, молодой человек, осторожнее с такими словами, — вполголоса предупредил официант. — Это Алеша Козырный. Настоящий король ресторанной и блатной песни. Любимец публики. Откуда только взялся?.. Около года его здесь не было.

— Алеша! Спой!.. — крикнул кто-то из глубины зала.

Однако Алеша добрался до столика, накрытого для оркестра, и плюхнулся за него, как будто это было единственной целью долгого и многотрудного пути. Схватив бутылку вина «Алиготэ», он сосредоточенно набулькал себе целый фужер и принялся сразу пить крупными глотками, как человек, измученный жаждой. Выпирающий кадык на его шее заходил ходуном. Музыка прервалась. Оркестранты обступили гостя со всех сторон с дружескими объятиями и похлопываниями по спине. В кабаке все оказались в восторге от появления этого типа!

— Алеша!.. Спой! — это уже чарующе женственный голос Евы Томашевской произнес в микрофон.

Но наглый Алеша даже на такой призыв только мотнул головой и показал сложенные большой и указательный пальцы, как если бы просил подождать самую чуточку. Но музыканты поняли его иначе. Один из них налил маленькую рюмку водки и поднес певцу. Тот эффектно замахнул сорокаградусную в рот и легким полупрыжком вскочил на эстраду.

У микрофона Алеша распахнул объятия во всю ширину своих длинных и тонких рук с огромными кистями, словно приглашая Еву упасть к нему на грудь. И что мне уже совсем не понравилось — она прыгнула в его объятия стремглав, словно не могла дождаться уже давно. А он обхватил ее, укрывая от чужих глаз белым балахоном своего пиджака, и еще что-то шептал на ушко неприлично долго.

Затем Алеша шагнул вплотную к микрофону и принялся регулировать стойку под свой рост. Ведь он был выше изящной Евы на голову или больше. И только выправив микрофон, Алеша объявил:

— Ну! По просьбам трудящихся!..

Басист кивнул и ударил по струнам, а его сосед стремительными пальцами пробежался по клавишам.

— А-а лучше быть богатым, но здоровым! И девочек роскошных целовать! И миновать тюрьмы замок суровый! И белые костюмы надевать! — голос Алеши игриво раскатился по ресторану, под задорную ритмическую мелодию.

Я не очень понимал публику в зале. Как вообще можно танцевать под такой «блатняк»? Но все ринулись в пляс. Солидные дядьки, только что смачно поглощавшие цыплят табака, резвились на пятачке перед эстрадой, так и не вытащив салфетки, засунутые под воротники. А дамочки, которым уже давно пора бы подумать о душе (или, как минимум, о целлюлите), с гиканьем крутили юбками, изображая страстных цыганок. Сам я не находил прелести в этом дворово-хулиганском стиле. Слушал его через силу, когда папаша в подпитии начинал крутить своего Высоцкого.

Мне были не по душе пение Алеши и этот пьяный шабаш. Но хуже всего, что Ева Томашевская напрочь забыла про меня. Сколько я ни засматривался в ее сторону — ни разу не поймал ее взгляд. Как только появился этот Алеша, я для нее словно перестал существовать.

— А ты ее икрой кормил. Столько денег попусту угрохал, — не скрывая торжества, принялся сочувствовать Валет.

Еще полчаса я пил водку рюмка за рюмкой и терпел многозначительные ухмылки Валета. Ресторан уже должен был закрыться, но Алеша выдавал песню за песней, публика не расходилась.