Знаменитые Козероги

«Поначалу во дворе (они жили на Гончарной улице. – Ф. Р.) никто из мальчишек со мной не играл – мне были интересны дочки-матери, а ребята предпочитали войну и партизан (и вновь вспомним гороскоп, в частности – рожденных 26 декабря: «Живут отдельно от стаи, идут против правил». – Ф. Р.). Но потом я перестал быть образцовым ребенком. Первую свою сигарету попробовал еще в четыре года: папа побежал на работу, бросил папиросу в пепельницу, но не погасил ее. Я подошел и попытался не столько покурить, сколько поизображать отца. Мама с бабушкой стали смеяться, но вот когда вечером пришел отец, им было не до смеха: обеим крупно досталось…

А однажды я совершил во дворе свой самый хулиганский поступок. Зимой у нас вывешивались детские рейтузы, которые быстро замерзали. Я нашел где-то пилку и с гигантским трудом выпилил у всех рейтуз те места, которые закрывали детородные органы. Матери пострадавших пацанов пришли к нам домой и требовали, чтобы меня отвели к хорошему специалисту – авось хоть что-то поможет…»

А вот как описывал детские годы Боярского известный кинорежиссер Александр Стефанович (14 декабря 1944 года, Стрелец-Обезьяна), снявший такие фильмы, как «Дорогой мальчик», «Душа» и другие:

«Мы с Боярским провели детство в одном доме. Я был старше на пять лет и в детстве все время его обижал (как написано в гороскопе: «Вредная Обезьяна всегда будет дразнить серьезного Быка». – Ф. Р.). Потом я испытывал чувство вины за это и, став режиссером, всегда старался найти ему работу в своих фильмах – даже там, где для него не было роли…»

Будучи сами актерами, родители Боярского, однако, не хотели, чтобы сын пошел по их стопам. Они мечтали видеть Мишу музыкантом и поэтому отдали его в музыкальную школу при консерватории по классу фортепьяно. До пятого класса сын учился нормально, однако затем его стало интересовать все что угодно, но только не классическая музыка.

М. Боярский вспоминает: «Я поменялся совершенно – стал обращать внимание на то, кто как одевается, посмотрел «Брак по-итальянски» – так там вообще Софи Лорен за ляжку хватают… Какая уж тут учеба? Потом начал шляться по дворам, а там совсем другая атмосфера: если школа – институт благородных девиц, то во дворах компании были страшные, мат-перемат, ножи, наколки, проститутки – совсем другой мир. Оказалось, надо быть сильным, иметь деньги, уметь драться…

В школе мы сделали из туалета курительную комнату: закрыли все отверстия фанерой, наставили стульев, играли в карты. Мальчишек гоняли – это был настоящий мужской клуб… Никаких санкций за столь недостойное поведение не было: в восьмом классе педагог разрешила нам курить, не выходя из-за парт, – во время сочинения по «Войне и миру», у нас было два урока подряд, и учительница сказала: «Я знаю, что вы курите, так что можете делать это здесь – чтобы не терять времени даром». Естественно, всю первую половину сочинения мы просто прокурили – еще бы!.. В то время мы запросто могли попросить у педагога сигарету, и он угощал – да хоть пей, но дело разумей. Так и получалось: если сидишь куришь – значит, взрослый, следовательно, было просто стыдно не знать урока или какого-то произведения…»

Мечта родителей Михаила так и не осуществилась – после окончания школы он решил пойти не в консерваторию, а в Институт театра, музыки и кинематографии. Причем пошел туда по одной простой причине – ему казалось, что актерский труд самый легкий. Еще бы, выучил текст – и все! Родители не стали возражать против этого выбора сына, но сразу предупредили, что никакой помощи при поступлении они ему оказывать не будут. Но помощи никакой и не понадобилось – Боярский поступил в институт сам, причем с первого же раза.

Единственный раз родители вмешались в судьбу своего сына-студента, когда он уже учился на пятом курсе института и ему грозило распределение в провинцию – то ли в Павлоград, то ли в Павлодар. Вот тогда отец не выдержал и позвонил своему другу – режиссеру Театра имени Ленсовета Игорю Владимирову, который был астрологической «родней» Михаила – тоже Козерог (1 января), только Лошадь (1919), – и попросил посмотреть его сына. Владимиров согласился. М. Боярский вспоминает:

«В назначенное время я был в театре. Выйдя на сцену, прочитал отрывок из роли Петруччио, потом Кудряша, потом Тартюфа и многое другое. Владимиров сидел, потупив глаза, и вдруг спросил:

– …А что ты еще умеешь?

– Еще на рояле умею играть.

– А ну-ка, попробуй.

Я сыграл весь репертуар Геннадия Гладкова, что-то еще и заподряд начал играть концерт Рахманинова.

– Ну это другое дело! – сказал Владимиров. – Все! Иди! Считай, что принят.