Знаменитые куртизанки древности. Аспазия. Клеопатра. Феодора

Марк Аврелий был осторожнее Юстиниана и не обнаруживал явного предпочтения ни партии Голубых, ни Зеленых. Юстиниан же был в этом отношении менее предусмотрителен и держался стороны Голубых вместе с Феодорою, разделявшей всегда его симпатии я антипатии. При том ни Юстиниан, ни Феодора никогда не считали нужным держать в тайне свои чувства. Знатнейшие градоначальники империи, блиставшие скорее своею ловкостью, нежели своими добродетелями, старались расположить к себе императора тем, что превозносили партию Голубых и старались взводить различные обвинения на Зеленых. Эти люди знали, что на жалобы Зеленых во дворце не обратят никакого внимания, а потому не стеснялись открыто оскорблять их и позволяли себе даже насильственные поступки. Зеленые не находили никакой поддержки в администрации и никакой защиты в судах. Голубые же, будучи уверены в своей безнаказанности, преследовали Зеленых при каждом представлявшемся к тому случае. Столкновения возбужденных сторон нередко доводили до рукопашных и даже кровопролитных схваток. Можно было опасаться, что возобновятся беспорядки и возмущения 520-го года, с таким успехом прекращенные Константинопольским префектом Феодотом и Антиохийским префектом Ефремом. Но знал ли Юстиниан в точности о всем том, что у него творится в столице? Император жил в своем обширном дворце совершенно изолировано и немногое о том, что творится в Константинополе, а тем паче – в других городах империи, доходило до него: городской шум не достигал до его слуха. Он знал о событиях, о царствовавшем общественном мнении, только то, что находили нужным доносить до его сведения его лживые министры и приближенные, нередко нарочно обманывавшие его.

Только в одном месте Константинополя император мог услышать откровенное мнение народа. Только в ипподроме, этом форуме, трибунале и капитолии второго Рима, народ сохранил свободу слова прежних римлян.

VII

13-го января 532 года, в первые иды [Иды = пятнадцатое число марта, мая, июля и октября и тринадцатое прочих месяцев у римлян.] нового года в ипподром повалила толпа более многочисленная, чем обыкновенно. Сто тысяч зрителей толклись в проходах цирка и занимали места на скамейках. Послышались крики и песни, развевались голубые и зеленые знамена партий. Наконец прибывают патриархи, патриции, князья и экзархи и занимают свои места в оставленных для них ложах. Отряды четырех гвардейских корпусов в блестящих шлемах и латах, сколэры, кубикулиры, слуги и полицейские устанавливаются вокруг своих знамен на террасе Пий. Бронзовые двери Кафизма открываются и Юстиниан в короне и со скипетром, окруженный генералами, офицерами и евнухами приближается к краю трибуны. Слышатся возгласы и шепот толпы и все это смешивается в могучий ропот, почти крик. Юстиниан благословляет народ, осеняя его крестным знамением полою своей пурпуровой трабеи [Торжественная одежда у Римлян.].

Тогда колесницы въезжают на арену. В партии Голубых крики смолкают, между тем как в амфитеатре Зеленых шум и волнение продолжаются. Юстиниан остается непоколебимым и делает вид, что ничего не слышит. Но неодобрительный шепот и крики становятся все сильнее, явственнее и знаменательнее, и тогда император дает мандатору, одному из своих офицеров, приказание потребовать от народа, чтобы он объяснил значение этих беспорядков. Зеленые сначала были испуганы этим требованием, а потому они с почтением, почти смиренно, следующими словами формулируют свои жалобы.

– "Да будешь ты благополучно царствовать еще много лет, о Август Юстиниан! Ты будешь всегда победителем. Но мы страждем от разного рода несправедливостей и обращаемся к твоей доброте и справедливости, известной людям и Богу! Мы не можем долее терпеть, не можем переносить долее всевозможных преследований! Но мы не смеем назвать имени нашего притеснителя, боясь возбудить еще большие притеснения.

– Если дело заключается только в этом – благоразумно отвечает Юстиниан через мандатора, – то я ничего не знаю.

Выслушав этот ответ императора, делегат Зеленых начинает говорить другим тоном, и вот между Юстинианом, Зелеными и Голубыми завязывается удивительный по своей форме и содержанию разговор. Выражения рабского подобострастия перемешиваются с дерзостями, крики гнева – с насмешками и ироническими выражениями, божба пересыпается с ужасным богохульством. Вопросы и ответы, жалобы и угрозы следуют друг за другом, как строфы и антистрофы трагикомического древнегреческого хора.

– Как это ты ничего не знаешь?! – в волнении говорит делегат Зеленых. – Клянусь Богородицей, этого не может быть! Разве ты не знаешь, что наш постоянный притеснитель никто иной, как один из твоих придворных офицеров?

– Нет, никто из моих офицеров не обижал вас.

– Наш мучитель – Калоподиос, камергер и, защитник верховной власти, да будет тебе известно, наш Государь!

– Неправда, Калоподиос даже не вмешивается в ваши дела.

– Пусть он только посмеет еще раз вмешаться, где его не спрашивают. Он тогда не избегнет участи Иуды! Господь воздаст ему по делам его!