Она замолчала. Глядя на нее, я почувствовал, что все ее тело как-то странно напряжено. Ее руки, которые до этого момента расслабленно лежали на ее животе, сжались в кулаки. Я посмотрел на часы и мысленно назвал себя дураком. Осталось только десять минут. Надо было спешить на поезд! Зачем я позволил поймать себя на эту приманку? Зачем позволил этому разговору затянуться так, что его вряд ли можно было сейчас закруглить? Можно ли было найти какой-то выход, какой-то способ избежать бури, которую я сам накликал? Я решил положиться на того бога, который хранит всех идиотов, и сделал глубокий вдох.
— Ну? — спросил я.
— Все, что я делаю, — все плохо, — безжизненно произнесла она, — нет никакого смысла стараться. Я только делаю хуже.
— О чем это вы?
— О себе, — сказала она. — О себе и вообще обо всем, что я делаю. Я стараюсь поступать так, как нужно — но только глубже и глубже запутываюсь. Это слишком для меня, это слишком...
Время сеанса истекло, я поднялся, открыл для нее дверь.
— Увидимся в понедельник.
Ее глаза поблескивали.
— Желаю приятно провести время, — вздохнула она.
В поезде я думал о Лоре и только что закончившейся беседе, слово за словом прокручивая ее в памяти и думая, где же я допустил ошибку. В том, что я совершил серьезную ошибку, у меня не было никаких сомнений, и в этом убеждала меня не только внезапная перемена в настроении Лоры. Нагнетать чувство вины и тревоги перед перерывом в терапии было уже само по себе неразумным. В данном случае я еще усугубил свой промах тем, что потерял контроль над собой и ответил, что со мной редко случается во время лечения, на критику и провокацию. Я спрашивал себя — не затронула ли она какой-либо чувствительной струны во мне? Неужели я столь чувствителен к придирчивости? Или, может быть, дело (как я подозревал тогда и уверен сейчас) в том, что я принял решение подготовить изменение направления анализа Лоры, но неожиданная демонстрация ею своего восприятия происходящего как бессмысленного заставила меня нарушить расписание терапии?
В тот вечер я пообедал с друзьями и провел запланированный семинар, после которого многие из нас собрались для того, чтобы пропустить на ночь по паре рюмок и продолжить дискуссию у одного из коллег. К тому времени, когда я вернулся в гостиницу, я уже совершенно забыл о Лоре, и когда служащие передали мне сообщение о том, чтобы я перезвонил в Балтимор через оператора какой-то междугородной связи, решил, что это либо связано с чем-то личным, домашним, либо звонили из офиса. Я был очень удивлен, услышав в телефоне голос Лоры.
— Доктор Линднер?
— Да, Лора. Что случилось?
— Я уже несколько часов пытаюсь до вас дозвониться.
— Мне очень жаль. Но что же случилось?
— Я не знаю. Я просто хотела поговорить с вами.
— О чем?
— О том, что я чувствую...
— И что же вы чувствуете?
— Я боюсь.
— Боитесь чего?
— Не знаю. Просто боюсь. Ничего определенного — просто всего... Мне трудно быть одной.
— Но большинство других ночей вы проводите в одиночестве, разве не так?
— Да... Но сегодня я чувствую себя как-то по-другому.
— Почему?
— Ну, из-за одного обстоятельства. Вы не в Балтиморе.
Настала тишина, так как я ждал, что она скажет дальше.
— И потом, — сказала она, — мне кажется, вы сердитесь на меня.
— Почему вы так думаете?
— Это из-за моего поведения сегодня. Я знаю, это было нехорошо с моей стороны. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня как будто подстрекало что-то внутри меня.
— Что же это было?
— Я не знаю. Я этого еще не поняла. Что-то...
— Давайте поговорим об этом в понедельник, — сказал я.
Снова тишина. Я услышал какой-то отдаленный звук, в котором, казалось, различил ее крик.
— Вы меня прощаете? — услышал я всхлипывание.
— Мы разберем все, что произошло в этот час, в понедельник, — сказал я, пытаясь найти выход из этой неловкой ситуации. — А сейчас вам лучше всего лечь спать.
— Хорошо, — сказала она кротко. — Извините, что я побеспокоила вас.
— Никакого беспокойства, — сказал я, — Спокойной ночи, Лора, — и я с облегчением повесил трубку.
В пятницу днем я отчитал лекцию и вернулся в свой номер, чтобы немного соснуть перед тем, как начнется мой выходной с обедом в любимом ресторане и долгожданным вечером в театре. Я принял ванну и лег в тихой комнате. Только я задремал, как зазвонил телефон. Звонила моя жена из Балтимора. Она сказала мне, что Лора перерезала себе вены: мне лучше вернуться и побыстрее...
Я и врач сидели в углу комнаты и шепотом разговаривали. На кровати шумно дышала Лора, которую нам с трудом удалось успокоить. Даже в неярком свете можно было заметить, как она бледна. Я видел легкую белую линию, очерчивающую ее губы. На одеяле лежали ее вялые руки. Белые бинты на ее запястьях как обвинение приковывали к себе мое внимание. Время от времени ее руки вздрагивали.