Знаменитые судебные процессы

И чтобы смыть всю горечь без следа,
Вберу я яд цикуты благосклонной
С концов пьянящих груди заостренной,
Не заключавшей сердца никогда.[10]

И еще:

Мой влажный рот прильнуть умеет нежно
к коже,
И забываю вмиг стыдливость я на ложе.
Власть слезы осушать дана груди моей
И старцев заставлять смеяться, как детей.
Тот, перед кем хоть раз я сбросила покровы,
Свет звезд и солнца блеск забудет у алькова[11]

Волшебная музыка! Однако именно против нее ополчается прокурор, причем в выражениях по меньшей мере категоричных.

— Господа, полагаю, я привел достаточное количество цитат, подтверждающих, что общественной морали нанесено оскорбление. Либо чувства стыда вообще не существует, либо границы, которые оно не позволяет перешагнуть, дерзко нарушены,,

И все-таки, приступая ко второму пункту обвинения — оскорбление религиозной морали, — господин Пинар более осторожен в своих выражениях. Процитировав некоторые стихотворения, которые кажутся ему подозрительными, он произносит слова, оставляющие место сомнению:

— Судите сами, сознавал ли Бодлер, чей беспокойный дух склонен скорее к странностям, чем к богохульству, — сознавал ли он, что посягает на религиозную мораль?

В заключение он требует запрещения и изъятия шести стихотворений из сборника и оканчивает свою речь следующим образом:

— Господа, призываю вас, вынесите решение, в котором бы осуждалось всякое влечение к тому, что безнравственно: эта нездоровая лихорадка, эта жажда все изобразить, все описать, все сказать, будто общественную мораль оскорбить невозможно, будто этой морали не существует вовсе…

Теперь настает очередь адвоката Бодлера господина Ше д'Эст-Анжэ… Имя его довольно известно в адвокатских кругах. Ше д'Эст-Анж — сын одного из защитников приговоренных к смерти в 1822 году четырех сержантов из Ла-Рошели, жертв другого авторитарного режима, режима Людовика XVIII.

Итак, господин Ше д'Эст-Анж начинает свою защитительную речь, тщательно продуманную и составленную по всем правилам адвокатского искусства… Слишком тщательно, быть может…

Прежде всего, он настаивает на том факте, что Бодлер описывает порок, чтобы ярче обличить его, и в доказательство цитирует четыре первые строки «Цветов зла» из вступления:

Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.[12]

Он призывает в свидетели самого Мольера. Разве знаменитый комедиограф не избирал тоже в качестве примеров странности и пороки современников, чтобы изобличать их?., И разве не это было причиной нападок па «Тартюфа» со стороны кабалы святош?

Вывод: намерения Бодлера чисты. Этим заканчивается первая часть академической речи господина Ше д'Эст-Анжа.

Вторая часть: собственно факты. Разве Бодлер изменил своим добрым намерениям? И разве совершил он грех сквернословия или нанес ущерб нравственности?

— Господин прокурор процитировал лишь небольшие фрагменты стихотворений, строки, выдернутые из контекста, — негодует адвокат. — Когда отрывки приводятся произвольно, смысл полностью извращается.

И он в свою очередь тоже читает Бодлера. Читает целиком одно из стихотворений, которое прокурор счел преступным и потребовал запретить, — стихотворение «Лесбос». И это, быть может, лучшее, что есть в его речи, самое в пей убедительное. Достаточно слышать эти стихи, которые хотели бы навсегда заключить в «преисподнюю» Национальной библиотеки во имя нравственности.

О мать латинских игр и греческих услад,
О Лесбос, край любви, где нежные лобзанья.
Как солнца, горячи, свежи, как виноград.
Несут ночам восторг и дням очарованье.[13]

Затем следует третья часть защитительной речи. Господии Ше д'Эст-Анж, пользуясь методом противника, в свою очередь цитирует строки из стихотворений современных поэтов, вырванные из контекста, подчеркивая их безнравственность, которая, по правде сказать, не вполне очевидна, и вопрошает, почему не преследовались и эти поэты?

Прием не очень-то красивый, однако большая часть речи уделена именно этому… Вновь и вновь звучат цитаты из Мюссе, Беранже, Теофиля Готье.

— Обвиняя Бодлера, — кричит господин Ше д'Эст-Анж, — надо судить и Рабле за все, что он создал, Лафонтена за его басни, Руссо за его «Исповедь», да и у Вольтера и Бомарше тоже были непристойные вещи…

И он требует оправдания.

Когда адвокат замолкает, друзья слышат, как Бодлер тихо произносит: