— Что за странное любопытство! — тихо произносит маркиза.
G покаянной свечой в одной руке, с крестом — в другой она садится в повозку, которая обычно служит для сбора городского мусора.
Улицы запружены народом. Один кричат, другие плачут. Теперь судьба маркизы вызывает не только ужас, но и сострадание. Стоя на коленях, она совершает публичное покаяние перед главным порталом собора Парижской богоматери. Потом Бренвилье в той же повозке везут па Гревскую площадь. Когда процессия останавливается перед городской ратушей, судьи в последний раз спрашивают, не хочет ля она назвать имена своих сообщников,
— Нет, господа.
И повозка громыхает дальше к эшафоту.
Все последующее ужасно и кажется нескончаемым. Почти в течение получаса палач возится с прической Бренвилье, обрезает ее волосы. Она покорно предоставляет ему возможность делать все необходимое, но аббат Пиро расскажет после казня, что маркизе было крайне унизительно предстать в таком виде на обозрение многочисленной толпы. Палач углубляет вырез на ее рубахе, после чего связывает ей руки и надевает на шею веревку; она выносит все это так безропотно, будто речь идет не о грубых веревках, а о прекрасных драгоценностях.
Аббат Пиро запевает молитву «Спаси меня, господи». Толпа подхватывает. Над Парижем сгущаются сумерки. Маркизе завязывают глаза. Один удар топора — и Бренвилье не стало,
— Каков удар! — восклицает палач Гийом.
И вот уже пламя костра пожирает прекрасное тело Мари-Мадлен д'Обре де Бренвилье. Пепел рассеяли по ветру, но нашлось немало таких, кто пытался завладеть остатками обугленных костей, ведь казненная, как они слышали, была святой.
Но положила ли смерть Бренвилье конец дьявольским отравлениям? Судя по слухам, пока ничего не ясно…
Красные мантии судей кричащими кровавыми пятнами выделяются па фоне стен, обтянутых черным бархатом — никогда прежде вид «Огненной па-, латы» не соответствовал так точно своему названию. Сегодня, 21 февраля 1680 года, во дворце Арсенала при свете канделябров и факелов судят Катерину Дезейе, в замужестве Монвуазен, которую все называют просто Ла Вуазен… Ла Вуазен… Одно это имя наводит ужас. Для всех парижан оно стало синонимом колдуньи.
И вот Ла Вуазен предстает перед судьями особого суда, специально учрежденного Людовиком XIV и в течение нескольких месяцев уже отправившего на костер немало ведьм и колдуний. Трудно поверить, что эта неприметная женщина действительно виновна в десятках страшных преступлений и в других приписываемых ей злодеяниях.
Полная, несколько одутловатая, с невыразительным лицом, в чепце, она скорее походит на крестьянку. Она будто оцепенела. II лишь ее темные глаза остаются живыми, взгляд проницательным. Когда ока смотрит на вас, эта Ла Вуазен, то кажется совсем иной женщиной, почти красивой.
Идет третий день процесса. Злодеяния не ведающей жалости Ла Вуазен приводят судей в ужас. То, в чем сознается она сама, и то, что известно о ней, приоткрывает завесу над страшным неведомым миром. Теперь уже никто не сомневается: дело о ядах бросает тень даже на самых высокопоставленных особ.
После того как Бренвилье погибла под топором палача, полагали, что о этим уже покончено. Но оказалось, зло проникло гораздо глубже, распространилось шире, чем можно было себе представить. Сегодня по всему видно, что Ла Вуазен хотела бы очистить свою совесть. Но посмеет ли она рассказать все? Или ее придется подвергнуть чрезвычайному испытанию — допросу с применением пыток, допросу «второй степени»?
— Госпожа Монвуазен, вы принимали участие в черных мессах?
Вопрос задает председатель суда Бушера. Человек он вполне учтивый, делает все продуманно. Ла Вуазен утвердительно кивает головой. Да, она принимала участие в черных мессах. Этот окаянный дьявол Лесаж втянул ее в отправление кощунственных обрядов. Как проходили эти службы? Как? Два сбившихся с пути истинного священника, Даво и Мариетт, приходили иногда к ней и читали мессы на обнаженном животе девущки или женщины.
— А правда ли, что священник, как говорит Лесаж, во время служения мессы целовал срамные части тела женщины? — спрашивает председатель суда.
Ла Вуазен снова утвердительно кивает головой. Она признает все, чего от нее добиваются. Десятки, сотни сделанных абортов. Она обвиняет в этом и других женщин. Называет все новые и новые имена. Можно подумать, что в Париже живут одни только ведьмы да колдуньи: Трианон, Доде, Пети, Бержеро, Дюваль, Шэплен, Бельом. А еще Марре, Делапорт, Пеллеуье, Пулэн, Вотье. Все они незаконно делали аборты, занимались ворожбой, а главное, все они отравительницы.
Яды. Именно к этому и вел председатель суда. Как стало известно теперь, после признаний маркизы де Бренвилье, самые знатные дамы, не задумываясь, прибегают к ним для того, чтобы избавиться от мужа, от отца или неугодного любовника.