Знаменитый газонокосильщик

Поездки в метро, сетования на плохую работу светофоров на Чалфонт Латимер, посещение корпоративных вечеринок для того, чтобы тебя начали узнавать, и поедание куриных чипсов — неужели это и есть жизнь? Я все равно хочу стать великим писателем. И больше мне ничего не надо. Я хочу жить вне общества, за загородкой, как дикое животное с острыми когтями.

— Понятно, — отвечает папа. — И кто, интересно, будет обеспечивать эту жизнь за загородкой? Полагаю, я?

И я говорю, что скорее стану вором, если мне потребуется себя обеспечить. Папа заявляет, что я уже им стал, и напоминает мне о пяти фунтах, которые я взял у него на метро и не отметил в календаре.

На шум спускается Чарли, чтобы узнать, что происходит. Папа не отвечает, и Чарли поворачивается ко мне.

— Ничего особенного, — говорю я.

— Да-да, — подхватывает папа, — ничего особенного. Просто твой брат в очередной раз лишился работы. Но он считает, что в этом нет ничего особенного. Зато для меня это кое-что значит. Это очень важно для его отца, который скоро окончательно облысеет.

Когда Чарли удаляется, папа снова подходит ко мне. И мне кажется, что он собирается приступить ко второму раунду, но вместо этого он обрушивает на меня собственные новости. Думаю, он получает большое удовольствие от того, что делает это именно в данный момент.

— Полагаю, тебе следует знать, что я разговаривал с доктором Робертсом, — говорит он.

На кухонном столе лежит распечатанное письмо от доктора Робертса. Он пишет, что, на его взгляд, выходки Чарли являются «попыткой каким-то образом влиять на неконтролируемые события внешнего мира», что вполне объяснимо, учитывая то, что произошло с нашей мамой. Затем следует какая-то профессиональная тарабарщина о смене обстановки и роковая фраза: доктор Робертс считает, что «переезд на новое место жительства» может принести пользу.

2 часа ночи.

Теперь подъем поворотника стал означать для нас с Джеммой предложение заняться любовью. Я поднял его, когда мы возвращались из паба, хотя впереди и не было видно никаких перекрестков. И Джемма меня сразу же поняла.

Странно, раньше я всегда очень осторожно обращался с женской грудью, как будто это маленькие хрупкие котята, — я только гладил ее и подавлял в себе желание сжимать ее в руках. Но с Джеммой все иначе. Она очень пылкая и в разгар страсти позволяет мне делать все что угодно с самыми существенными частями своего тела. Поэтому я мну, тискаю и сжимаю ее грудь так, словно я домохозяйка, вступившая в схватку с тестом. Сегодня вечером мы занимались сексом четыре раза — для меня это рекорд. Джемма говорит, что абсолютно улетает, когда занимается со мной сексом. И я улетаю тоже.

Потом она пытается подбодрить меня в связи с Чарли. Она говорит, что вряд ли его отправят в интернат раньше сентября следующего года, а к этому времени он может исправиться. Кроме того, Джемма считает, что я испытываю абсолютно необоснованную ненависть к интернатам. Она говорит, что один из ее сокурсников, Род, закончил школу-интернат и при этом остался совершенно нормальным парнем.

28 сентября: Поразительно, насколько быстро восстанавливаются люди. Сначала, когда думаешь о приближающейся трагедии, кажется, что она тебя сломает. Но потом жизнь продолжается практически в нормальном русле. Просто вместо того, чтобы думать о мелочах — о творчестве, о том, что ты начал набирать лишний вес и у тебя до сих пор нет подружки, — начинаешь заботиться о вещах более существенных.

Как будто на все остальное у тебя в голове просто не остается места. И что бы ни происходило, выясняется, что невозможно превысить предел, установленный для твоих переживаний. Это как с папиным ноутбуком — нельзя занять оперативную память из других программ и залезть в Word или Agenda. Человек по-прежнему продолжает есть, когда голоден, и пить, когда испытывает жажду.