Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы

Жур извлек в эти дни из архива много «дел», в которых были описаны и манера Буршина и его способ вскрывать шкафы.

Это Буршин всегда на месте преступления оставлял какие-то нелепые инструменты, не имеющие никакого отношения к взлому, но нужные, вероятно, для того, чтобы запутать преследователей. И всегда, для особого воровского шика, он любил выкинуть эдакий фортель — посмеяться над сторожем, положить в разрушенный шкаф арбуз, или сайку, или кусок колбасы.

Жур допрашивал его когда-то в Сибири. И вот довелось встретиться во второй раз.

В комнату вошел высокий пожилой человек в мохнатой кепке и в теплом поношенном пальто.

Жур пригласил его сесть.

— Ну-с, Егор Петрович, здравствуйте...

— Здравствуйте, — сказал Буршин и сел.

— Гора с горой, — улыбнулся Жур приветливо, — как говорится, не встречаются, а люди — они обязательно встретятся. Что это вас не видать было, Егор Петрович?

Буршин ответил что-то невнятное, пошевелился на стуле. Потом сказал:

— Закурить разрешите?

Ульян Григорьевич подвинул ему портсигар.

— Курите...

Но Буршин не притронулся к его папиросам, сказал:

— У меня свои...

И вынул из кармана коробку трехрублевых папирос «Дели».

Эти папиросы были единственной покупкой, какую он сделал самостоятельно на украденные деньги.

Из восьмидесяти тысяч он лично истратил всего три рубля.

Жур достал с подоконника бутылку с кефиром, открыл ее, налил в стакан.

Как бы извиняясь, он сказал:

— У меня с желудком что-то такое. Я постоянно в это время кефир пью... А вам, Егор Петрович, чайку заказать?

— Пожалуйста.

— А может, кушать хотите? Бутерброды можно.

— Нет, спасибо, — сказал Буршин, — я ночью ничего не ем. Чаю — это другое дело...

Подали чай.

Ульян Григорьевич размешал ложечкой кефир в стакане, отхлебнул немного и, хитро прищурившись, посмотрел на Буршина.

— Постарели, Егор Петрович... А? Седина...

— Немножко, — сказал Буршин, наклонившись над стаканом. — Да и вы, гражданин начальник, не помолодели...

— Это верно, — согласился Ульян Григорьевич. — Годы не те...

Помолчали. Ульян Григорьевич пил кефир. Буршин смотрел в стакан, где вертикально плавала чаинка.

— А кепочка эта вам не идет, — прервал молчание Жур. — Вы ведь всегда, как мне помнится, франтом были.

— Это я у сына взял, — конфузливо объяснил Буршин. — У меня летняя...

— Вы ее снимите, — вроде посоветовал Жур. — Тут тепло... А сын-то у вас какой молодец! Говорят, слесарь он... И говорят, хороший слесарь...

— Да, — сказал Буршин и густо покраснел.

— Неприятный сюрприз вы ему подготовили, — как бы нечаянно заметил Жур.

Буршин промолчал. Он пил теперь чай. И со стороны могло показаться, что все это происходит не в уголовном розыске, а в кабинете какого-то обыкновенного учреждения, где случайно сошлись два знакомых.

Об уголовном розыске напоминал только большой стенд у стены, увешанный отмычками, фомками и другими орудиями воровского ремесла.

Буршин допил стакан и отодвинул.

Ульян Григорьевич сказал:

— Ну, давайте, Егор Петрович, поговорим о деле. Рассказывайте, как это было. Все рассказывайте. Секретов у нас с вами нету. Не должно быть секретов...

— Я ничего не знаю, гражданин начальник.

— То есть как же это так? Буквально ничего не знаете? И шкаф не вы ломали?

— Не я. Я такими делами не занимаюсь.

— Бросили, что ли?

— Бросил.

— А работа — ваша. Чистая работа! Это не я один так считаю...

— Я такими делами не занимаюсь.

Жур задумался. Он порылся зачем-то в бумагах, лежавших на столе, будто вспомнив какое-то дело, не имеющее никакого отношения к Буршину. Потом опять сложил бумаги и спросил:

— Это вы серьезно?

— Совершенно серьезно.

Буршин наклонил голову и с интересом стал рассматривать свой теплый шарф.

Ульян Григорьевич смотрел на него.

За окнами была ночь.

На улице горел фонарь.

За дверью, в коридоре, раздавались шаги застоявшегося милиционера. Садиться ему нельзя, милиционеру. По уставу он должен стоять. Устав, однако, разрешает ему ходить на посту. И вот он ходит, нарушая тишину ночи, подчеркивая эту тишину.

Ульян Григорьевич закуривает. Закурив, он хлопает металлическим портсигаром, встает, отодвигает стул и говорит раздраженно:

— Гражданин Буршин!

Гражданин Буршин все еще рассматривает свой теплый шарф.

— У меня такое впечатление, гражданин Буршин, что вы пришли сюда, чтобы морочить мне голову...

— Я никому не порочу голову, — глухо и враждебно отвечает Буршин.

Непонятно, зачем он заматывает шею шарфом. В комнате тепло. И даже более тепло, чем надо.

Жур поворачивает ключ в замке массивного шкафа. Он выкладывает перед вором вещественные доказательства, раскладывает их на столе, говорит:

— Пожалуйста... Ну... Вы думаете, что здесь дураки сидят, которым жалованье платят, чтоб они в носу ковыряли... А?

Буршин смотрит на стол, на клешню, извлеченную из проруби, на рычаг, напоминающий трость, на кусок брезента...

Ночь проходит. Медленно проходит зимняя ночь. На улице гремят ночные грузовики. В коридоре тихо-тихо.

Буршин делает первую уступку. Уже не отрицает, что вскрывал шкаф. Вот Жур придвигает ему дактилоскопические отпечатки. Ну что ж, запираться, как видно, ни к чему. Нет смысла запираться.