Знамя, 2008 № 07

Все прочее, что происходит на этом месте, отличается странным свойством - не обнаруживать контекста. Здесь можно выстраивать какие угодно ряды из каких угодно имен: ряды условны, имена взаимозаменяемы. А. и Б. - критики питерские, скажут нам, В. и Г. - глянцевые, Д. и Е. - сетевые, Ж. и З. - толстожурнальные. А я, например, скажу, что А. и Г. - сетевые, Д. и Б. - “филологические” (не знаю, что это значит, но так говорят), а Ж. и З. вообще ИМЛИйские (вот это я знаю, что такое, это из раздела “Достоевский, русская духовность и все, все, все”). А еще есть критики-кураторы, критики-скандалисты, критикессы-воспитанницы, кого там только нет. И чего там только нет. Там есть все: кружки и салоны, скандалы и тусовки, полууголовные обвинения и упоительные дифирамбы друзьям и знакомым Кролика, там нет лишь контекста, осознанного, осмысленного и наделяющего смыслом. Там каждый выстраивает свой исторический ряд и исторический канон, что же до читателей, то они как раз обретаются в “параллельных рядах”: в кино и в клубах, в путешествиях и в телесериалах; чтение нынче не самое очевидное из занятий. Однако если мы всерьез зададимся вопросом - что же читает потенциальный “читатель”… ответа мы не узнаем. Ответ мог бы дать социолог-профессионал, но к социологам с этим вопросом уже давно не обращаются. Мы довольствуемся рейтингами продаж, зачастую сомнительными, и мнениями “экспертного сообщества”, назначающего “бестселлеры” по соображениям, надо думать, по-своему увлекательным, но к реальной социологии чтения никакого отношения не имеющим. В результате интуитивно мы знаем, что читают Донцову и Лукьяненко - с одной стороны, Акунина и Пелевина - с другой, но как реально читают Маканина и Слаповского, Шишкина и Иличевского - кто читает, какие социальные группы, в каком объеме и с каким смыслом, - мы вряд ли узнаем. По той простой причине, что читатель в меньшей степени руководствуется не поспевающей за контекстом критикой, но в большей степени - рекламой и телевизором.

Наконец, отдадим себе отчет в том, что читатель (тот, который не старше тридцати и который будет определять эту картину в ближайшие десятилетия), открыт миру и читает на языках, т.е. обретается в том самом синхронном контексте, и что в этом за ним не поспевают окормляемые Литинститутом и “толстыми” журналами “молодые писатели”. И уж вовсе запаздывают критики-кураторы, критики журнальные, критики питерские, филологические, глянцевые и все-все-все. Или почти все. В итоге взыскующие успеха и “актуального контекста” литераторы смотрят в рот не условному “Белинскому”, но западному слависту, западному литагенту, немецкому, английскому и прочему голландскому переводчику. И это есть наша литературная реальность. Или так: у нас есть литература и у нас нет литературной реальности. Пусть это будет не более чем point’ом, я просто хочу вернуться к началу, к классическим формулировкам и каким-то образом закольцевать всю эту историю с критикой (или критику - с историей и без, - как угодно!).

Иосиф Гольдфаин.Основные направления в современном паралитературоведении.

Иосиф Гольдфаин

Основные направления в современном паралитературоведении

Под паралитературоведением мы понимаем интеллектуальную деятельность, которая сводится к поиску подтекста в самых разных литературных произведениях¹ . При этом никакой аргументации, обосновывающей ту или иную трактовку текста, не приводится. Такого рода явления могут встречаться и в весьма серьезных работах, когда авторов начинает интересовать не то, что писатель написал, и не то, что писатель имел в виду или даже мог иметь в виду, а ассоциации, которые у них самих вызывает та или иная деталь в литературном произведении. В качестве простейшего и в то же время характерного примера можно привести “литературную нумерологию”. Ее основой служит простой принцип - встретив в литературном тексте число, вспомнить, где еще это число встречается.