Знамя любви

Сам Генрик с открытыми глазами лежал на спине и смотрел в потолок. Он был преисполнен меланхолической печали, которая так часто следует за актом любви. Стайка птиц, образованная причудливыми трещинками на потолке, летела по грязному закопченному небу к окну, за которым шумел летний дождь. Они не вырвутся из этой тесной клетушки, так думал Генрик, пока окончательно не облупится краска. Над липненскими холмами летели другие птицы... Его отец с гиканьем выезжал на охоту... Аромат свежеспиленных берез, жужжание пчел у цветущих лип... Причитания его старой нянюшки и скучные рассуждения Адама... Генрик пытался остановить свои мысли, но они безжалостно вели его к яме и стоящей рядом березе. Но думать об этом было невыносимо... Этот парень, Пулавский, прошлой ночью... «Я скоро возвращаюсь в Варшаву. Мы можем путешествовать вместе». Но из-за деревьев выехали три всадника и... и возвращаться не было смысла. Если на свете есть Бог, почему Он убил ее и позволил мне жить. Его душили слезы.

Зарывшись лицом в подушку, Генрик рыдал. Что они сделали, чтобы заслужить такую участь. Неужто их любовь была так греховна, что повлекла столь суровое наказание?

...Он больше не мог плакать. Усталый, но более спокойный он подошел к тазу и сполоснул заплаканное лицо. Дождь за окном кончился, оставив все свежим и чистым.

Он вернулся к постели и посмотрел на спящую девушку. Она была привлекательной, веселой, неглупой, Какое-то время она будет его любить, а потом... Потом? В мире есть много других женщин, которые помогут, если не забыть, то, по-крайней мере, заглушить боль. Рим. Париж. Может быть, Лондон. Мир велик. Он как-нибудь проживет.

Он очень нежно потряс ее за плечо.

– Ты действительно хочешь, чтобы я поехал вместе с тобой в Париж?

Аманда мигом проснулась.

– Конечно, хочу, дурачок. Ах, Генрик, ты об этом не пожалеешь, я обещаю, – и она взволнованно затараторила о том, что они будут делать в Париже.

– Будешь жить со мной в дядюшкином доме. Дядюшка не будет против, все равно он остается в Риме. В доме всегда полно народу. Родственники, друзья... Приходят и уходят. Ты познакомишься с такими людьми! Мы поедем в Версаль, и ты увидишь короля... Ах, милый, ну и весело же нам будет.

Зараженный ее весельем, он забыл о своей печали.

– Когда мы отправляемся?

– Через неделю, – твердо сказала она. – Я хочу домой.

Внезапно Аманда стала серьезной.

– Генрик?

– Да.

– Ты любишь меня? Хоть капельку? – заискивающе проговорила она.

– Да, – ответил он шутливо, но искренне, – но только капельку.

– Это все, что мне надо, – сказала она, увлекая его в постель. – Не будем терять времени, милый.

Улица Итальянцев была сплошь запружена каретами и пешеходами, с трудом прокладывающими себе путь вдоль сточных канав. Гул голосов, звяканье упряжи, скрип колес, пощелкиванье хлыстов, брань и проклятия – все это, смешиваясь с уличной вонью, наполняло теплый вечерний воздух. Генрик отошел от окна, из которого он следил за уличной жизнью. Даже проведя год в Париже, он не переставал изумляться этому зрелищу.

Ни Варшава, ни Краков не могли с ним сравниться.

– Закрой же окно, Генрик. Запах ужасный, – она говорила из смежной комнаты, где надевала вечерний наряд.

Он захлопнул окно. В это же время в прошлом году он стоял на балконе в Риме и тогда же повстречал девушку, которая только что по-хозяйски на него прикрикнула. Услышав, как она входит в комнату, шурша шелковым платьем, он повернулся к ней.

– Как я выгляжу? – она медленно поворачивалась перед ним. – Или это больше не имеет значения?

– Почему ты всегда?.. – он остановился. Черт с ней. Если она хочет ссориться, пусть найдет себе кого-нибудь другого. У него болела голова, он устал и менее всего хотел перебранки.

– Ну? – он заметил, не в первый раз, каким неприятно жестким становится иногда ее взгляд.

В пышной массе ее волос и на глубоком вырезе темно-зеленого платья блистали драгоценные камни. Вечерний свет почтительно тронул ее роскошные плечи. Чувственные губы были вызывающе подчеркнуты кармином. Черт ее побери, она до сих пор волнует, если не его сердце, то что-то другое. Против воли он улыбнулся и простер руки.

– La dame de volupte[1], – сказал он примирительно.

– Где ты это вычитал? У Крейбийона? – холодно спросила Аманда, глядясь в зеркало над камином. Потом она добавила. – Я не вернусь допоздна.

Она разочаровалась, ожидая, что он будет сердиться или упрашивать ее прийти пораньше. Но Генрик ничего не сказал, только наградил ее задумчивым взглядом.

– Вероятно, до самого рассвета, – она пыталась его донять.

– Как хочешь, – сказал он тихо. – Ты взрослая барышня.

Он зевнул и отошел к окну с напускным безразличием. У нее на глаза навернулись слезы, она в гневе прикусила губу.

– Генрик, почему мы все время ссоримся?

– Откуда мне знать.

– Как будто, как будто... – она ждала, что Генрик ответит, но он даже не повернулся. Аманда поджала губы и вышла из комнаты.