Знамя любви

– О, вот это был человек! – с восторгом вскричал старик. – Я своими глазами видел, как он после стрелецкого бунта собственной рукой рубил головы на Красной площади, – они так и отскакивали от тел, словно торопились поскорее в ад!

– Все они не лучше нас, несмотря на роскошные одежды и позолоченные кареты. – Новый приступ кашля заставил молодого человека замолчать.

– Вот императрица, – с трудом выдохнул он. – Спит с казаком...

– Ну и что в этом плохого? – с угрозой спросил Павел.

– ...а в гардеробе у нее пятнадцать тысяч платьев. Пляшет, пьет и развратничает ночи напролет, а Россия голодает. Оденется матросом и...

– Заткнись, слышь, что ли? Заткнись немедленно. Еще слово, и я проломлю твою паршивую башку, – взревел сержант Левашов. – Вон отсюда! Таким, как ты, здесь не место! Вон, а то я осерчаю и сам вышвырну тебя на улицу. – Он сжимал и разжимал свои огромные кулачищи.

– Я только хотел сказать...

– Знаем, что ты хотел сказать! Бунтовщик ты, проклятый, тебе бы только воду мутить! Пшел отсюда, покуда цел! – Остальные молча проводили глазами молодого человека, худого, согбенного, в жалкой одежде. У самой двери он обернулся на безмолвствующую компанию.

– Настанет день – и вы прозреете. Увидите тогда... – Левашов запустил в него пивную кружку, дверь захлопнулась, раздались звуки шагов по скрипящему снегу.

– Нет, вы только подумайте! – продолжал возмущаться сержант. – Сколько раз я своими глазами видел, как ее величество входят в крестьянскую хату, сидят там с мужиками, не гнушаясь пьют с ними, ругаются, в точности как делал их отец. А что до платьев, так я так рассужу: зачем сидеть на троне, если не можешь иметь немного больше, чем простой народ? А если им вздумается надеть мужское платье, так ведь супротив этого нет закону, а? – Увлекшись обсуждением этой темы, слушатели не вдруг вспомнили, что Павел так и не закончил рассказ о незнакомой женщине, которая называет императрицу Фике и предается с ней вместе воспоминаниям детства.

– И тут их высочество воскликнули: «Посмотрим, так же лихо ты ездишь верхом, как прежде в... – где именно, я не разобрал. – Давай до дуба и обратно. А вы, месье Орлов, будете нам судьей!» Ну, скажу я вам, я-то думал, их высочество всадница, каких не найдешь, так нет же, эта женщина, эта женщина... – он никак не мог подыскать подходящего слова.

– Казаку ее не догнать, – нашелся он наконец. – Дьявол в седле – и только! А красавица какая! Видели бы вы, как на нее Орлов смотрел. Ну прям-таки пожирал глазами! Того и гляди, стащит ее тут же с лошади и на глазах у всех обнимет.

– А великая княгиня была недовольна, что ее обогнали?

– Недовольна? Бог с тобой. Они рассмеялись, отцепили бриллиант со своей шляпы и, разулыбавшись во все лицо, подарили, значит, этой женщине, Раденская ее звать. «Возьми, – сказали великая княгиня. – Как приз и в знак нашей дружбы, Казя». Да, да, Казя. Теперича вспомнил, так они ее назвали. Польское это имя.

– Я дрался с поляками в сражениях под Минском и Смоленском, – с гордостью сообщил старик.

– Затем их высочество поцеловали польку и махали ручкой ей вослед, пока они с Орловым не скрылися из виду. А тогда повернулись ко мне и сказали: «Павел, друг мой, – да, друг, не лакей я им, а друг, вот они какие, их высочество, – Павел, я видела ее последний раз в четырнадцать лет, а вот сейчас она снова вошла в мою жизнь. Чудно ведь, как все бывает, правда?» А я в ответ: «И впрямь чудно».

Эта история еще до наступления ночи облетела все трактиры и пивные в городе, где передавалась из уст в уста.

– Фике! – улыбаясь повторяли завсегдатаи. – Ее, значит, Фике звать!

И всем это было по душе – как бы сближало их с великой княгиней.

Спустя несколько дней после встречи с Екатериной Казя получила письмо. Доставил его во дворец Бубина лакей, судя по ливрее, принадлежавший великому князю Петру.

Льва не было дома – он играл со своими дружками в карты, – и Казя расположилась у камина, сломала тяжелую печать и начала читать, довольная тем, что она одна.

«Какая приятная неожиданность – встретить тебя после стольких лет разлуки! Мы должны сесть рядом, вспомнить счастливые годы в Волочиске и все, что произошло потом. А было бы то время счастливым? Помнишь ту ужасную ссору? Помнишь, как все кричали друг на друга и бедная мама тоже (сейчас она в Париже и наделала там кучу долгов). И все же наши родители были счастливы, как ты считаешь?» Далее две большие страницы, исписанные аккуратным почерком Екатерины, были посвящены ее воспоминаниям детства, перемежающимся кое-какими пояснениями и смежными сюжетами.

Письмо выпало из рук Кази на колени, она уставилась в потрескивающие язычки пламени и тоже погрузилась в воспоминания. Вздохнув, она снова взялась за письмо.

«Но сначала ты должна представиться мне при нашем дворе. Я не могу не одобрить твоего выбора, но сопровождать тебя должен, конечно, не месье Орлов, а граф Бубин. Приходите на прием, который состоится в пятницу вечером. А сейчас кончаю – у меня миллион дел». Подпись гласила: «Твоя близкая подруга Фике (но это между нами)».