Знамя над рейхстагом

— Жаль, что не могу показать вам место боя с верхних этажей видимость никудышная, — посетовал я и начал рассказывать то, что мне было известно по последним докладам. — Полковника Зинченко я назначил комендантом рейхстага. Генерал-майор Переверткин санкционировал это назначение.

— А где Знамя? — поинтересовался Лисицын.

— В рейхстаге. Принимаются меры, чтобы водрузить его на куполе.

— А вы уверены, что это действительно рейхстаг? — вдруг спросил один из пришедших полковников. — Пожалуй, это что-то другое.

На сердце мне словно положили кусочек льда. «Неужели?» — вспыхнула вдруг устрашающая мысль. В памяти мигом встало, как в этом же сомневались Неустроев и Зинченко, подумалось, что и пленные могли нас умышленно ввести в заблуждение. «Неужели дивизия столько времени зря проливает кровь за какое-то безвестное здание?» Но, едва мелькнув, эта мысль тут же отступила под напором неопровержимых, на мой взгляд, аргументов.

Сдерживая возбуждение, я стал говорить, что никакой ошибки не может быть. На плане объект 105 именуется рейхстагом, я сам видел его купол и всадника под ним. Нами допрошены многие пленные, до генералов включительно…

Артюхов и Сосновский поддакивали — они тоже видели рейхстаг днем.

Пришедший с Лисицыным генерал, улыбаясь, слушал наши доказательства и, когда мы замолчали, произнес:

— Ну конечно это рейхстаг. Я до войны был в Берлине и видел это здание.

Я облегченно вздохнул.

Лисицын продолжал расспрашивать. Его интересовало, что мы думаем делать ночью, подготовлены ли люди к тому, что бой может затянуться до утра. Я подробно отвечал на эти вопросы.

Распрощавшись, Федор Яковлевич ушел. День был на исходе. Но канонада не смолкала. Стоявшая в воздухе пыль щекотала ноздри. Все мои мысли сейчас находились в рейхстаге.

…А там уже был очищен весь второй этаж. Егоров и Кантария под прикрытием группы Береста продолжали пробиваться к верхним этажам. Внезапно каменная лестница оборвалась — целый марш оказался разбитым. Замешательство было недолгим. «Я сейчас», — крикнул Кантария и метнулся куда-то вниз. Вскоре он появился с деревянной стремянкой. И снова бойцы упрямо полезли вверх.

Вот и крыша. Они прошли по ней к громадному всаднику. Под ними лежали укутанные в дымные сумерки дома. Кругом метались вспышки. По кровле постукивали осколки. Где прикрепить флаг? Около статуи? Нет, не годится. Ведь было сказано — на купол. Ведущая на него лестница шаталась — она была перебита в нескольких местах.

Тогда бойцы полезли по редким ребрам каркаса, обнажившегося из-под разбитого стекла. Передвигаться было трудно и страшно. Карабкались медленно, друг за другом, мертвой хваткой цепляясь за железо. Наконец достигли верхней площадки. Прикрутили ремнем к металлической перекладине Знамя — и тем же путем вниз. Обратный путь был еще труднее и занял больше времени.

Когда Егоров и Кантария предстали перед Неустроевым, на часах было без десяти одиннадцать вечера. А пять минут спустя Зинченко торжественно доложил мне по телефону:

— Товарищ генерал, Знамя Военного совета укреплено на куполе рейхстага в двадцать один час пятьдесят минут по московскому времени!

— Молодцы! Поздравляю тебя, Федор, и весь полк! Как вы там дышите?

— Подземный ход… — Зинченко выругался, прикрыв трубку рукой. — Никак пробиться туда не можем.

— Поставь около входа в подвал два-три орудия прямой наводки и два-три пулемета для кинжального огня. Вниз бросай нейтральные дымовые шашки. Выкуривай, людьми не рискуй.

— Ясно, товарищ генерал! Сейчас попробуем… Стоит ли объяснять, с каким чувством гордости и волнения докладывал я командиру корпуса, что над рейхстагом водружено Знамя!

Вскоре Семен Никифорович Переверткин сам пришел на наш НП. Выл он в прекрасном настроении. Его сопровождал мальчик, одетый в кожаную куртку, этого парнишку подобрали где-то в Берлине, среди освобожденных нами пленных.

— Вот, Василий Митрофанович, — смеялся Переверткин, — сын нашего корпуса. Бывает же сын полка, так почему же не может быть сына корпуса? Вырастим из него вояку хоть куда. Ну, дай я тебя обниму. Поздравляю от души. О Знамени доложено по команде. Товарищ Сталин уже, наверное, знает. Рассказывай, как идут дела.

Я обрисовал командиру корпуса обстановку.

— Ну, последние часы война доживает, — сказал он. — Желаю, Василий Митрофанович, поскорее добить зверя в его берлоге! С наступающим праздником!

Семен Никифорович ушел. А я только теперь и вспомнил, что действительно через несколько минут наступит Первомай. И что ровно год назад принял я 150-ю дивизию, которая стала Идрицкой и теперь уж наверняка будет еще и Берлинской. И еще о многом другом вспомнилось мне в последние предмайские минуты 1945 года…

Капитуляция

Притулившись на диване, я клевал носом. Волнами набегало забытье. Тут же просыпаясь, я, словно сквозь туман, видел Курбатова, уткнувшегося головой в стол и мерно посапывавшего, Гука, который держал за руку Веру Кузнецову и что-то ей нашептывал…