Знамя Журнал 6 (2008)

Меня пригласили к палаткам. Я оказался в кругу обнаженных людей, словно Миклухо-Маклай, высадившийся на берег Папуа-Новой Гвинеи. В отличие от папуасов, целомудренно прикрывающих гениталии, на этих туристах не было ни клочка ткани. Как ни в чем не бывало я расписывал прелести своего путешествия и вел себя совершенно нормально, словно потомок Маклая, родившийся от какой-нибудь очаровательной папуаски и выросший среди первобытных людей, привычных к костюму Адама, как к солнцу, морю и кокосам. Это был абсолютно обыкновенный разговор попутчиков, построенный на обмене полезной информацией. Туристы оказались, конечно, москвичами. Конечно, инженерами. После байдарочного похода они намеревались продолжить свой отдых в Крыму. Конечно, в Коктебеле. Едва возникнув, это волшебное слово - Коктебель - долго не сходило с нашего языка. Я припомнил, что знаменитый нудистский пляж в Коктебеле в последние годы переместился к самой границе городского пляжа. Да, подтвердили туристы-натуристы, сегодня им уже не приходится таиться в укромных уголках Мертвой бухты, полностью раздетые люди на пляжах курортного Коктебеля стали обычным делом, отношение к натуристам постепенно меняется, общество становится намного терпимей, и это прекрасно…

Час спустя я проплывал на лодке мимо их стоянки. Солнце закатилось за тучку, сеял мелкий дождик, и нудисты уже не разгуливали по берегу, трогая босыми ногами мать сыру землю, а сидели в палатках, облаченные в свитера и рубашки.

…И еще одна встреча.

Мы встретились с этим человеком глазами. Я проплывал на лодке, а он сидел на бережке на скамейке со спинкой, сделанной из березового горбыля. Скамейка со спинкой в деревне считается баловством. Горожанин, скорей всего москвич, отдыхающий у безвестной деревушки с почерневшими от старости избами. Выразительное умное лицо, одет прилично, но скромно. За его спиной блестел лаком огромный черный джип, потрясающе контрастирующий с серым полугнилым деревом соседних изб-развалюх. Человек сидел в позе кучера - т.е. в позе полной релаксации, рекомендуемой психотерапевтами. Расслабленно отдыхал от трудов хорошо оплачиваемых, праведных ли, неправедных - Бог весть. Свежая скамейка со спинкой была построена под него - почему-то это было ясно. Высокий лоб позволял предположить всякое - удачливую биржевую игру, финансовые спекуляции, импортные операции со льготной растаможкой, посреднические операции и т.п. формы стремительного обогащения, неверного, как туман над рекой, но реального. Повторюсь: мы встретились взглядами и в первое мгновенье как бы позавидовали друг другу. Он мне - свободному, текучему, а я ему - удачливому, хорошо оплачиваемому, на скамейке с березовой спинкой. Встретились взглядами и уже в следующую секунду отвели глаза, все поняв друг о друге. Возвращаясь каждый в свое.

Ближе к вечеру стал лагерем в укромно закрытой кустарником бухте, с видом на чудный луг на другом берегу Волги - под огромной сосной, всю ночь ронявшей на мою палатку шишки и сучья и тем мешавшей мне спать.

Старица

Вижу высокий городской мост, из зелени садов выглядывают церковные маковки и колокольни, за мостом, на холме, открылся белокаменный комплекс древнего Успенского монастыря.

Рыбаки на берегу обещают присмотреть за лодкой - вечная моя проблема. Закинув рюкзачок за спину, иду в монастырь.

Войдя через деревянные ворота на поросшее мягкой муравой монастырское подворье, едва не застонал от удовольствия - такой вдруг допетровской стариной повеяло от белых стен и пузатых колонн патриаршего крыльца, сложенных из известкового камня, от ворот, исполосованных чугунными брусками для вящей крепости на случай осады, и других примет древности глубокой. Осмотрел краеведческий музей, между прочим, входивший в лейпцигский каталог “Музеи мира”. Предметы крестьянского обихода, лыковый ларь, поневы, сарафаны, рединготы и вицмундиры, женское бюро с чернильным прибором, на котором осталась лежать отпускная в замужество на крепостную девицу Захарову. Портрет старицкой помещицы работы неизвестного, но проницательного художника - по виду местной Кабанихи. Портрет пригожей мещанки в старицком (был и такой) наряде. Кованые сани с лихо выгнутыми полозьями и разлегшаяся на них разнеженно и свободно, словно хозяйка, растянутая гармоника. Первый фотоаппарат на треноге, и веером фотографии - мещан, купцов, учащейся молодежи, чиновничества, офицеров уланского полка, квартировавшего в городе со времен Пушкина, танцевавшего на здешних балах, - лица, лица давно ушедших людей, при виде которых всегда вспоминается Чехов. Чеховская Россия - провинциальная, сонная и пробуждающаяся от сна, подкрашенная сепией, как солнцем заката давно ушедших дней, где фанерные задники провинциального фотосалона, коринфские колонны и гипсовые балюстрады под внезапным углом зрения вдруг обращаются в декорации Художественного Общедоступного, в сцену, где еще не завершена игра, еще длится действие, еще все живы-здоровы и сияют красотой молодости и надежды…