Знание-сила, 1997 № 03 (837)

Прежде всего следует обратить внимание на саму структуру царской системы. Царистское самодержавие как система восточного деспотизма существовало, в отличие от западноевропейского абсолютизма, опираясь на изолированные крестьянские общины. Но к началу XX века оно все больше оказывалось в положении змеи, вынужденной пожирать свой собственный хвост.

Державно-имперские и властно-политические интересы побуждали его усиленно выкачивать деньги из крестьянских общин (с помощью различных налогов и податей, акцизов и других), чтобы осуществлять индустриализацию. Однако выбивать средства из нищих в массе своей крестьян становилось все труднее. Маркс — в период, когда он сблизился с аргументами русских народников,— правильно замечал, что капитализм в России не установится до тех пор, пока царское правительство не сгонит большинство крестьян с земли, то есть не уничтожит общину. Однако царизм мог позволить себе грабить и разрушать общину, но уничтожить ее полностью он не мог — это значило бы разрушить основу своего собственного государства, то, на чем держался самодержавный восточный деспотизм- Выйти из этого противоречия в рамках существовавшей системы было невозможно; систему пришлось бы менять. Но кто мог бы ее изменить?

Могли ли сделать это слабая российская буржуазия, связанные с ней либеральные политические силы и собиравшиеся уступить ей власть умеренные социалисты? Нет: российская буржуазия, предприниматели и банки, как я уже отмечал, слишком тесно были связаны с «казной», прежде всего экономически. Способными на полную смену системы могли стать революционеры, независимые как от царизма и буржуазии, так и от крестьянских общин, заинтересованных в том, чтобы государство оставило их в покое. И это понятно. Потому что только такие революционеры могли бы довести до конца разрушение общины и осуществить индустриализацию, то есть создать такие формы организации труда и производства, которые в принципе соответствовали бы капиталистическим, буржуазным общественным отношениям. Такими проводниками буржуазной революции без буржуазии и стали российские большевики.

Распространенный миф гласит, что большевики были партией рабочего класса. Но подобные заявления следует доказывать. Ссылки на социальный состав организации нельзя считать убедительными, тем более в жестко нейтралистской структуре, какой была ленинская партия. Иллюзия о пролетарском или рабоче-крестьянском характере большевиков была развеяна систематическим подавлением забастовок с 1918 года и окончательно расстреляна красноармейскими пушками в Кронштадте в 1921 году. Это не было «трагическим недоразумением» — выступлением авангарда против своей собственной классовой базы. Лидеры большевистской партии проводили вполне определенную политику и преследовали конкретные интересы.

Критики большевизма не раз напоминали о его самооценке, которую можно встретить в различных высказываниях вождей: большевики — это якобинцы русской революции. Действительно, речь шла о иерархически построенной организации, возглавляемой профессиональными революционерами, выходцами преимущественно из интеллигентской и разночинной среды. Эта среда сформировалась в XIX веке, и для нее были характерны мессианство и специфическое, двойственное отношение к народу. Оно было тонко подмечено С. Булгаковым, писавшим о том, что народолюбие русской интеллигенции противоречиво и имеет две стороны — преклонение перед народом, доходившее до самоотречения и самоунижения, одновременно несло в себе зерна патернализма и подсознательного элитарного презрения. Многим интеллигентам народ представлялся малым ребенком, нуждающимся в защите его интересов, в опеке, не способным понять, что ему нужно. Поэтому его следовало железной рукой «загнать к счастью» (именно это гласил лозунг, вывешенный позднее, в двадцатых годах, в Соловецком лагере). Такое стремление Г. Маркузе называл «воспитательной диктатурой». Подобными взглядами Ж. Ж. Руссо, то есть, по существу, идеей «просвещения силой», руководствовались в конце XVIII века французские якобинцы; то же мироощущение было свойственно и их российским последователям — большевикам. Отличие состояло лишь в том, что эти последние создали массовую кадровую партию и официально исповедовали социал-демократическую, марксистскую идеологию. Большевистская диктатура в России, установленная в 1917—1918 годах, имела принципиально тот же характер, что и якобинская диктатура «общественного спасения» — то была авторитарная власть одной из группировок революционной интеллигенции.

Но вернемся в 1917 год. Революция вспыхивает стихийно в условиях всеобщего недовольства, обостренного войной. И все это вместе продемонстрирует тупик самодержавия. Многие противники революции видят в этой стихийности причину жестокостей и террора, пытаясь возложить ответственность на «дикие» и «темные» массы. Это обличение «бессмысленного и беспощадного бунта» тянется сквозь десятилетия. Среди аргументов — расправы над офицерами в армии и на флоте, сожжение помещичьих усадеб, террор против имущих классов.