«Дак, батюшка, если чего там надо сделать. так идешь во двор, во хлив. и хозяина, уж ты наберись натуры своей, ну, храбрости, вот если ты божественный и не трусишь, дак идешь вот: «Батюшко -хозяюшко, от помоги мне в этом-то, в этом-то, он выйдет, показаться не покажется, а слова скажет».
[Как скажет?] – А чего спросишь, то он и скажет.
[Совета у него надо просить?] – Да, скажет.
[А сам он показывается?] – Нет, я… Я видела на мельнице. Да, у нас тут водяная мельница была, папа у меня был мельником. И вот я к нему ходила часто-часто. Вот пришли, а там, где водяные два колеса, одна толчея, вторая мелня. И вот там дело было зимой, кожух-то вьется, там два гусла, одно, два под обей колеса. Вот мы пошли с ним смотреть туда, там печка тонула. И вот я вперед полезла.
Вот я только вперед-mo полезла, посмотрю, а у камелети-то сидит во всем белом. Да я задом-то, задом-то вышла: «Папа, пойдем скорей». Папа говорит: «Видела?» – «Видела». Во всем белом, в кальсонах сидит у печки.
[Человек?] – Человек, седой-седой, весь белый.
[На мельнице тоже хозяин есть?] – Есть.
[А как зовут?] – А водяной хозяин.
[Тот же, который в реке?] – Да.
[А надо было его спрашивать, к добру, к худу?] – Дак ходят, спрашивают и просят его: «Батюшко-хозяюшко, подскажи вот, как мне жить. Покажи и скажи два слова, дай совет». Другие ходят, но я бы не пошла, как обернется.
[Опасно?) – А или может задушить. А вот nana был у нас на мельнице, там избушка была мельничья. И он тоже тут печку топил. И к нему пришел хозяин. «Уходи, – говорит, – пока жив». Он говорит: «У меня руки-ноги все затряслись, встал, ушел, до утра не ходил. Он с цепями пришел, а Господь знает. Чево-то помешаю ему».
Таисия Ивановна сказала, что записи у нее сохранились, лежат где-то на чердаке. Я, естественно, стал просить их нам показать. Она ехидно спросила: «Ты что, колдуном стать хочешь?» Я, решив, что она шутит, ответил вопросом: «А вы мне передадите?» Она засмеялась, но посмотреть обещала.
Разговор повторился перед отходом с той лишь только разницей, что появилась ее внучка, студентка мехмата Архангельского университета, сказавшая: «А зачем передавать-то, бабушка ведь умирать не собирается». Тогда все стало окончательно понятно.
Я заходил несколько раз, Таисия Ивановна ссылалась на то, что у нее много дел, лезть на чердак некогда. Она достала листочки с заговорами, которые были дома. Там было несколько текстов с забавными названиями, например: «Для родин». Листочки она дала мне переписать, но прежде прочитала, по моей просьбе снабдив комментариями: «Ну а для потери скота
Когда я шел к школе, в которой мы жили, на меня рычали все собаки.
Я пришел в школу, все всем рассказа! и показал. Одна за другой проявлялись какие-то аномалии в окружающем мире: на одной кассете появилось какое-то странное эхо, на другой все было еще хуже.
После каждой записи на кассете собиратель должен наговорить фамилию, имя, отчество, деревню, в которой живет информант. Так всегда делал и я. Но после данных одной из бабушек шел такой текст, который я соотнес с событиями того дня.
Пожилой голос: «У нас про это ничего не рассказывали».
Дальше шли мои слова: «Таисия Ивановна Силина, деревня Низ».
Голос кого-то из участников экспедиции: «Ты еще не ушел?»
Вновь пожилой: «Про это у нас ничего не говорили».
Я неверующий фольклорист. Я не верю в нечистую силу. Но было, поверьте, очень неприятно.
Впрочем, это забылось довольно скоро. Я продолжат ходить к Таисии Ивановне, записывал ее рассказы, просил посмотреть на чердаке оставшиеся записи.
Кончилась эта история довольно печально. В один из дней лил дождь, я понял, что Таисия Ивановна посмотрит записи на чердаке.
На следующий день, встретив меня, она сказала: «Слазила я на чердак, да не нашла ничего. А внучка моя, Аннушка, сказала, что они с Сережей два года назад все мои бумаги в макулатуру сдали».
«Физики» победили «лириков».
Валерия Шубина
Осень яблоневого обвала
Есть времена террора и войн и есть времена некоторой стабильности, когда кажется, что миром правит Разум, и его логика позволяет планировать будущее надолго вперед.
Есть времена детства, про которое кто-то придумал, что оно счастливое; юности, полной трудов, надежд и томлений; зрелости и старости, иногда достойной. А еще, говорят, есть период от сорока до пятидесяти, время особенно сокрушительного психологического кризиса, когда подсчитывают обломки несбывшихся надежд.