Знание-сила, 2003 № 06 (912)

Позади послышались торопливые шаги. Я отпрянул. В залу, застегивая на ходу мундир, влетел Порошин — воспитатель Павла Петровича.

— Что такое, отчего государь?

Я прервал его, приложив к губам палец. Порошин умолк, не зная, что и думать. Государь появился спустя несколько минут. Морщины вокруг глаз разглажены, пальцы в воске. Торжествующе посмотрел на Порошина:

— А ведь похож на меня наследник! Сильно похож.

— Вылитый вы, государь, — подтвердил взволнованный Порошин.

Петр Федорович, более ничего не говоря, отправился к себе. Я поспешил следом. Шли темными коридорами, мимо редких часовых, выворачивавших зрачки на государя. Потому, как опускались плечи Петра Федоровича, я догадывался: мрачнеет. В кабинете он остановился перед своим портретом.

— Свечи зажги. Поболее. Да, похож. Но ведь и на Салтыкова тоже...

Так государь и жил, мучаясь неизвестностью: чей же все-таки Павел Петрович сын? Зная нрав государя, я жалел Павла Петровича. Будущее не сулило ему ничего хорошего. Обделенный любовью отца, Павел стал боготворить образ своей матери. Все, к чему она прикасалась и что любила, стало для него свято. Император, слыша о причудах сына, лишь смеялся, не замечая, как между ними неодолимой стеной вырастало отчуждение. Петр Федорович обрядил армию в прусский мундир, увенчанный сальной косицей и буклями. Павел Петрович в отместку завел в Гатчине, подаренной ему государем, батальон солдат, одетых в старые, елизаветинского покроя мундиры. В результате он был признан главою патриотической партии.

Император вспылил. В конце концов батальон был переодет в прусскую форму и отправлен на войну со шведами. Про Павла же в минуты особо сильного раздражения император стал говорить, что тот душевно и умственно нездоров. Павлу было запрещено заниматься государственными делами, а главное, не обременять государя и Сенат своими проектами. Тогда же у великого князя отобрали старшего сына Александра. Петр Федорович пожелал воспитывать внука на свой вкус. Он готов был даже объявить молодого великого князя наследником. Однако все то же сомнение сковывало в последней момент руку государя: его ли внук Александр?

Зимой государя Петра Федоровича хватил удар.

Когда-то Петр Федорович распорядился, чтобы при его болезни посылали прежде всего за доктором и за мною. Доктор должен был лечить, я — нести излечение. К причуде государя привыкли, как привыкли к моему пребыванию пред карточным столом или замкнутыми дверями, за которыми император принимал важные решения. За мной посылали. Покуда доктора промывали императорский желудок от чрезмерно обильного увлечения крепкими питиями, я таскал тазы и менял простыни. С годами болезни стали иными, но я по- прежнему томился у изголовья постели государя, подавая воду и успокаивая его своим присутствием.

На этот раз ко мне никто не пришел. Тогда я понял: это конец. Ошибиться мог один придворный. Двор — никогда. Я встал и пошел в спальню сам.

Выпростанные из-под одеяла руки Петра Федоровича жили, казалось, иной жизнью. Лишенный сознания император лежал пластом, неподвижный, помертвелый; руки же не знали покоя, вздрагивали, двигались, скрюченными пальцами скребли по покрывалу. И доктором не надо было быть, чтобы при взгляде на него сказать: кончалось царствование. Придворные, стирая с лица скорбные выражения, поминутно оглядывались на дверь. Ждали Павла Петровича. Государь гак и не обнародовал свою юлю о наследнике. Оттого полупризнанный, травимый сын превращался в законного наследника.

Наконец, печатая шаг, в спальне появился Павел Петрович. Я посмотрел на его забрызганные грязью сапоги и полы платья. Он так торопился царствовать, что, ездивший обыкновенно в карете, на этот раз примчался верхами, не сменивши елизаветинского мундира на прусский, без чего император прежде не пускал его к себе. Но теперь этого уже не надобно было делать!

Ж.-Л. Де Велли. Графы А.Г. и Г.Г. Орловы, 1770-е годы

Позади Павла появилось молодое, крутое, как блюдце, лицо Александра Павловича. Великий князь тоже был в елизаветинском мундире. Но только отец его ходил в нем постоянно, а этот — облачался. Я тогда подумал: ют рядом три царствования: уходящее, наступающее и будущее.

— Что батюшка? — хрипло поинтересовался Павел Петрович.

— Надежды никакой, — ответил лейб-медик, склоняясь больше обычного перед великим князем.

Тут из опасения быть оттертым там, где ему положено иметь первое место, выступил духовник:

— Мы уже читали отходные молитвы.

Блуждающий взгляд Павла, обежав спальню, уперся в меня. Я стоял на привычном месте, у изголовья. Старый слуга на своем посту Великий князь взморщил лоб. Уж не испугался ли он, человек, знающий все семейные предания, что я принесу императору удачу выздоровления?

— Сейчас прогонит, — подумал я.

Но Павел Петрович не прогнал.

Напротив, поманил пальцем и сказал почти ласково:

— Тебе известно, где батюшка хранил секретные бумаги? Пойдем, покажешь.